двигают им.
Год он мучает ее искусной интригой. Этого ему мало. Как теперь
выясняется, роман свой он задумывает лишь как продолжение этой интриги и
составную часть своего плана страшной мести. Он находит для нее самые
язвительные и уничтожающие женщину слова в этом своем романе. А это теперь
надолго. Проживи Лермонтов еще сорок лет, и таких романов могло бы появиться
множество. Поскольку кандидаток на подобную месть было у него, оказывается,
предостаточно.
«Мне случалось слышать признание нескольких из его жертв, и я не могла
удержаться от смеха, даже прямо в лицо, при виде слез моих подруг, не могла не
смеяться над оригинальными и комическими развязками, которые он давал своим
злодейским донжуанским подвигам...» Это напишет о нем та же Евдокия
Ростопчина.
И пытается объяснить это тем, что мы уже частично знаем:
«Не признавая возможности нравиться, он решил соблазнять или пугать и
драпироваться в байронизм, который был тогда в моде. Дон-Жуан сделался его
героем, мало того, его образом; он стал бить на таинственность, на мрачное, на
колкости. Эта детская игра оставила неизгладимые следы в подвижном и
впечатлительном воображении...»
Более прозаическими причинами объясняет его странное отношение к
женщинам его двоюродный брат И. А. Арсеньев. И он, пожалуй, ближе к истине:
«В характере Лермонтова была еще одна черта, далеко не привлекательная
— он был з а в и с т л и в. Будучи очень некрасив собой, крайне неловок и
злоязычен, он, войдя в возраст юношеский, когда страсти начинают
разыгрываться, не мог нравиться женщинам, а между тем был страшно влюбчив.
Невнимание к нему прелестного пола раздражало и оскорбляло его беспредельное
самолюбие, что служило поводом с его стороны к беспощадному бичеванию
женщин».
«Огромная голова, широкий, но невысокий лоб, выдающиеся скулы, лицо
коротенькое, оканчивающееся узким подбородком, угрястое и желтоватое, нос
вздернутый, фыркающий ноздрями, реденькие усики и волосы на голове, коротко
остриженные. Но зато глаза!.. Я таких глаз после никогда не видал. То были
скорее длинные щели, а не глаза!.. и щели, полные злости и ума». — Это сказал о
нем человек, видевший его только раз, прежде никого не пытавшийся описать.
Лермонтова описывали все. Даже те, кто видел его лишь мгновение. Описаний
таких осталась — туча.
У него комплекс неполноценности.
Один из его героев, Лунгин, мучается: «Я дурён и, следовательно, женщина
меня любить не может. Это ясно». И далее: «Если я умею подогреть в некоторых
то, что называется капризом, то это стоило мне неимоверных трудов и жертв; но
так как я знал поддельность этого чувства, внушенного мною, и благодарил за
него только себя, то и сам не мог забыться до полной безотчетной любви: к моей
страсти примешивалось всегда немного злости, все это грустно, а правда!..»
Странно то, что этот комплекс женоненавистничества внушен был ему еще
в детстве. И именно потому, что воспитан он был исключительно в женской среде.
В детстве и юности окружали его, влияли на него только женщины. Рос он
безотцовщиной, мужского влияния не знал. Характер в нем воспитался женский,
со слабой волей, склонный к интриге, неспособный находить самостоятельный
выход из сложных житейских обстоятельств. Всех ему заменила бабушка, к
которой трогательно привязан был он до конца своих дней и которая все решала за
