Лермонтов ещё в Питере. Если будет напечатана его «Родина», то, аллах-
керим, что за вещь: пушкинская, т. е. одна из лучших пушкинских.
...Начну с того, что объясню тайну моего отпуска: бабушка моя просила о
прощении моем, а мне дали отпуск; но скоро еду опять к вам, и здесь остаться у
меня нет никакой надежды, ибо я сделал вот какие беды: приехав сюда в
Петербург на половине Масленицы, я на другой же день отправился на бал к г-же
Воронцовой, и это нашли неприличным и дерзким. Что делать? Кабы знал, где
упасть, соломки бы подостлал.
«Как-то вечером, — рассказывает А. А. Краевский, — Лермонтов сидел у
меня и полный уверенности, что его наконец выпустят в отставку, делал планы
для своих будущих сочинений. Мы расстались с ним в самом весёлом и мирном
настроении. На другое утро часу в десятом вбегает ко мне Лермонтов и, напевая
какую-то невозможную песню, бросается на диван. Он, в буквальном смысле
слова, катался по нём в сильном возбуждении. Я сидел за письменным столом и
работал. «Что с тобою?» — спрашиваю у Лермонтова. Он не отвечает и
продолжает петь свою песню, потом вскочил и выбежал. Я только пожал плечами.
У него таки бывали странные выходки — любил школьничать! Раз он потащил в
маскарад, в дворянское собрание, взял у кн. Одоевской её маску и домино и
накинул его сверх гусарского мундира, спустил капюшон, нахлобучил шляпу и
помчался. На все мои представления Лермонтов отвечает хохотом. Приезжаем, он
сбрасывает шинель, надевает маску и идет в залы. Шалость эта ему прошла
безнаказанно. Зная за ним совершенно необъяснимые шалости, я и на этот раз
принял его поведение за чудачество. Через полчаса Лермонтов снова вбегает. Он
рвёт и мечет, снует по комнате, разбрасывает бумаги и снова убегает. По
прошествии известного времени он снова тут. Опять та же песня и катание по
широкому моему дивану. Я был занят; меня досада взяла: «Да скажи ты, ради
Бога, что с тобою, отвяжись, дай поработать!» Михаил Юрьевич вскочил,
подбежал ко мне и, схватив за борты сюртука, потряс так, что чуть не свалил меня
со стула. «Понимаешь ли ты! Мне велят выехать в сорок восемь часов из
Петербурга». Оказалось, что его разбудили рано утром. Клейнмихель приказывал
покинуть столицу в дважды двадцать четыре часа и ехать в полк в Шуру. Дело это
вышло по настоянию гр. Бенкендорфа, которому не нравились хлопоты о
прощении Лермонтова и выпуске его в отставку».
Сначала было приказано выехать из Петербурга через сорок восемь часов,
то есть в столько времени, во сколько может быть изготовлена новая форма, да
опять спасибо бабушке: перепросила и, кажется, наш Маёшка проведёт с нами и
Пасху.
Один из членов царской фамилии пожелал прочесть «Демона», ходившего
в то время по рукам в списках, более или менее искажённых. Лермонтов принялся
за эту поэму в четвёртый раз, обделал её окончательно, отдал переписать
каллиграфически и, по одобрении к печати цензурой, препроводил по назначению.
Через несколько дней он получил её обратно, и это единственный экземпляр
полный и после которого «Демон» не переделывался.
