Серия «Биографические Хроники»

привычке, он приехал провести последний вечер к Карамзиным, сказать грустное

прости собравшимся друзьям. Общество оказалось многолюдное, многолюднее

обыкновенного, но, уступая какому-то необъяснимому побуждению, поэт, к

великому удивлению матери (речь идёт о вдове Пушкина Наталье Николаевне. —

Е. Г.), завладев освободившимся около неё местом, с первых слов завёл разговор,

поразивший её своей необычайностью.

Он точно стремился заглянуть в тайник её души и, чтобы вызвать её

доверие, сам начал посвящать её в мысли и чувства, так мучительно отравлявшие

его жизнь, каялся в резкости мнений, в беспощадности осуждений, так часто

отталкивавших от него ни в чём не повинных людей.

Мать поняла, что эта исповедь должна была служить в некотором роде

объяснением, она почуяла, что упоение юной, но уже признанной славой не

заглушило в нём неудовлетворенность жизнью. Может быть, в эту минуту она

уловила братский отзвук другого, мощного, отлетевшего духа, но живое участие

пробудилось мгновенно, и, дав ему волю, простыми, прочувствованными словами

она пыталась ободрить, утешить его, подбирая подходящие примеры из

собственной тяжёлой доли. И по мере того как слова непривычным потоком текли

с её уст, она могла следить, как они достигали цели, как ледяной покров,

сковывавший доселе их отношения, таял с быстротою вешнего снега, как

некрасивое, но выразительное лицо Лермонтова точно преображалось под

влиянием внутреннего просветления... Прощание их было самое задушевное, и

много толков было потом у Карамзиных о непонятной перемене, происшедшей с

Лермонтовым перед самым отъездом.

А.Н. Арапова. Н.Н. Пушкина-Ланская // Новое время.

Иллюстрированное приложение. 1908. № 11432. 9 янв.

Накануне отъезда своего на Кавказ Лермонтов по моей просьбе перевёл

мне шесть стихов Гейне: «Сосна и пальма». Немецкого Гейне нам принесла С. Н.

Карамзина. Он наскоро, в недоделанных стихах, набросал на клочке бумаги свой

перевод. Я подарил его тогда же княгине Юсуповой. Вероятно, это первый

набросок, который сделал Лермонтов, уезжая на Кавказ в 1841 году, и который

ныне хранится в императорской Публичной библиотеке.

П.П. Вяземский. Собрание сочинений. СПб., 1893. С. 627

Срок отпуска Лермонтова приближался к концу; он стал собираться

обратно на Кавказ. Мы с ним сделали подробный пересмотр всем бумагам,

выбрали несколько как напечатанных уже, так ещё неизданных и составили

связку. «Когда, Бог даст, вернусь, — говорил он, — может, еще что-нибудь

прибавится сюда, и мы хорошенько разберемся и посмотрим, что надо будет

поместить в томик и что выбросить». Бумаги эти я оставил у себя, остальное же,

как ненужный хлам, мы бросили в ящик. Если бы знал, где упадешь, говорит

пословица, соломки бы подостлал, так и в этом случае: никогда не прощу себе, что

весь этот хлам отправил тогда же на кухню под плитку.

А.П. Шан-Гирей. С. 753

При последнем своем отъезде на Кавказ 2 мая 1841 года Лермонтов

никаких рукописей с собою не взял, но все бумаги, в том числе и поэму «Демон» в

2 экземплярах, собственноручную рукопись и возвращенный А. И. Философовым

список, оставил у Акима Павловича Шан-Гирея, сказав ему: «Демона» мы

печатать погодим, оставь его пока у себя».

П.К.