первому ему показал сам, но Мартынов не принял это как шутку, а, выйдя из себя,
требовал сатисфакции за то, что называл обидою. Тщетны были все усилия
Лермонтова, ему сделалось наконец невозможным отклонить настояния своего
противника. Назначен день, час дуэли, выбраны секунданты.
Лермонтов, не терпя глупых выходок Мартынова, всегда весьма умно и
резко трунил над Мартыновым, желая, вероятно, тем заметить, что он ведет себя
неприлично званию дворянина. Мартынов никогда не умел порядочно отшутиться
— сердился, Лермонтов более и более над ним смеялся, но смех его был хотя едок,
но всегда деликатен, так что Мартынов никак не мог к нему придраться.
Лермонтов, к сожалению, имел непреодолимую страсть дразнить и
насмехаться, что именно и было причиною его злосчастной дуэли.
1900. № 9. С. 87
Я решился положить этому конец.
В июле месяце (1841г.) молодёжь задумала дать бал пятигорской публике,
которая более или менее, само собою (разумеется), была между собой знакома.
Составилась подписка, и затея приняла громадные размеры. Вся молодежь дружно
помогала в устройстве праздника, который 8 июля и был дан на одной из
площадок аллеи у огромного грота, великолепно украшенного природой и
искусством. Сад грота убрали разноцветными шалями, соединив их в центре в
красивый узел и прикрыв круглым зеркалом, стены обтянули персидскими
коврами, повесили искусно импровизированные люстры из простых обручей и
веревок, обвитых чрезвычайно красиво великолепными живыми цветами и
вьющеюся зеленью; снаружи грота, на огромных деревах аллей, прилегающих к
площадке, на которой собирались танцевать, развесили, как говорят, более двух
тысяч пятисот разноцветных фонарей... Хор военной музыки поместили на
площадке, над гротом, и во время антрактов между танцами звуки музыкальных
знаменитостей нежили слух очарованных гостей, бальная музыка стояла в аллее.
Красное сукно длинной лентой стлалось до палатки, назначенной служить
уборною для дам. Она также убрана была шалями и снабжена заботливыми
учредителями всем необходимым для самой взыскательной и избалованной
красавицы. Там было огромное зеркало в серебряной оправе, щетки, гребни, духи,
помада, шпильки, булавки, ленты, тесемки и женщина для прислуги. Уголок этот
был так мило отделан, что дамы бегали туда для того только, чтоб налюбоваться
им. Роскошный буфет не был также забыт. Природа, как бы согласившись с
общим желанием и настроением, выказала себя в самом благоприятном виде. В
этот вечер небо было чистого темно-синего цвета и усеяно бесчисленными
серебряными звездами. Ни один листок не шевелился на деревьях. К восьми часам
приглашенные по билетам собрались, и танцы быстро следовали один за другим.
Неприглашенные, не переходя за черту импровизированной танцевальной залы,
окружили густыми рядами кружащихся и веселящихся счастливцев.
Лермонтов необыкновенно много танцевал. Да и все общество было как-
то особо настроено к веселию. После одного бешеного тура вальса Лермонтов,
весь запыхавшийся от усталости, подошёл ко мне и спросил:
— Видите ли вы даму Дмитриевского?.. Это его «карие глаза»... Не правда
