Так как Лермонтов с легкостью рисовал, то он часто и много делал
вкладов в альбом, который составлялся молодёжью. В него вписывали или
рисовали разные события и случайности из жизни водяного общества, во время
прогулок, пикников, танцев; хранился же он у Глебова. В лермонтовских
карикатурных набросках Мартынов играл главную роль. Князь Васильчиков
помнил, например, сцену, где Мартынов верхом въезжает в Пятигорск. Кругом
восхищенные и пораженные его красотою дамы. И въезжающий герой, и многие
дамы были замечательно похожи. Под рисунком была надпись: «Кинжал,
въезжающий в город Пятигорск».
В альбоме же можно было видеть Мартынова, огромного роста, с
громадным кинжалом от пояса до земли, объясняющегося с миниатюрной
Надеждой Петровной Верзилиной, на поясе которой рисовался маленький
кинжальчик... Комическую подпись князь Васильчиков не помнил. Изображался
Мартынов часто на коне... Он ездил плохо, но с претензией, неестественно
изгибаясь. Был рисунок, на котором Мартынов, в стычке с горцами, что-то кричит,
махая кинжалом, сидя вполуоборот на лошади, поворачивающей вспять. Михаил
Юрьевич говорил: «Мартынов положительно храбрец, но только плохой ездок, и
лошадь его боится выстрелов. Он в этом не виноват, что она их не выносит и
скачет от них». «Помню, — рассказывал Васильчиков, — и себя, изображенного
Лермонтовым, длинным и худым посреди бравых кавказцев. Поэт изобразил тоже
самого себя маленьким, сутуловатым, как кошка вцепившимся в огромного коня,
длинноногого Монго-Столыпина, серьезно сидевшего на лошади, а впереди всех
красовавшегося Мартынова, в черкеске, с длинным кинжалом. Все это гарцевало
перед открытым окном, вероятно, дома Верзилиных. В окне видны три женские
головки». Лермонтов, дававший всем меткие прозвища, называл Мартынова:
«дикарь с большим кинжалом». Он довёл этот тип до такой простоты, что просто
рисовал характерную кривую линию да длинный кинжал, и каждый тотчас
узнавал, кого он изображает.
Я часто забегал к соседу моему Лермонтову. Однажды, войдя неожиданно
к нему в комнату, я застал его лежащим на постели и что-то рассматривающим в
сообществе С. Трубецкого и что они хотели, видимо, от меня скрыть. Позднее,
заметив, что пришел не вовремя, я хотел было уйти, но так как Лермонтов тогда
же сказал: «Ну этот ничего», — то и остался. Шалуны товарищи показали мне
тогда целую тетрадь карикатур на Мартынова, которые сообща начертали и
раскрасили. Это была целая история в лицах... где красавец, бывший когда-то
кавалергард, Мартынов был изображён в самом смешном виде, то въезжающим в
Пятигорск, то рассыпающимся пред какою-то красавицей и проч. Эта-то шутка,
приправленная часто в обществе злым сарказмом неугомонного Лермонтова, и
была, как мне кажется, ядром той развязки, которая окончилась так печально,
помимо тех тёмных причин, о которых намекают многие, знавшие отношения
этих лиц до катастрофы...
Обыкновенно наброски рассматривались в интимном кружке, и так как
тут не щадили сами составители ни себя, ни друзей, то неудобно было сердиться,
и Мартынов затаивал свое недовольство. Однако бывали и такие карикатуры,
которые не показывались. Это более всего бесило Мартынова. Однажды он вошел
к себе, когда Лермонтов с Глебовым с хохотом что-то рассматривали или чертили
