кряду, что ему тон моей проповеди не нравится, что я не могу запретить ему
говорить про меня то, что он хочет, и в довершение прибавил: «Вместо пустых
угроз, ты гораздо бы лучше сделал, если бы действовал. Ты знаешь, что я никогда
не отказывался от дуэлей, следовательно, ты никого этим на запугаешь». В это
время мы подошли к его дому.
храбростью самое любезное и сердечное добродушие и пользовался равным
уважением и дружбою обоих, все мы, говорю, истощили в течение трёх дней наши
миролюбивые усилия без всякого успеха. Хотя формальный вызов на дуэль и
последовал от Мартынова, но всякий согласится, что вышеприведенные слова
Лермонтова «потребуйте от меня удовлетворения» заключали в себе уже
косвенное приглашение на вызов, и затем оставалось решить, кто из двух был
зачинщик и кому перед кем следовало сделать первый шаг к примирению.
На этом сокрушились все наши усилия, трёхдневная отсрочка не
послужила ни к чему, и 15 июля часов в шесть-семь вечера мы, и, я думаю, сам
Лермонтов, были убеждены, что дуэль кончится пустыми выстрелами и что,
обменявшись для соблюдения чести двумя пулями, противники подадут себе руки
и поедут... ужинать.
Дворянин не имеет права уклоняться от дуэли. И дворянин имеет
неотъемлемое право на дуэль. ...Осуществить свои права русского дворянина —
заставить противника выйти на поединок.
Дворянин не имеет права вмешивать государство — городские власти — в
дуэльные дела, то есть прибегать к защите закона, запрещающего поединки.
Дворянин не имеет права опускаться на недворянский уровень поведения.
Опускаясь на подобный уровень, он лишает себя права на уважительное, хотя и
враждебное поведение противника, и должен быть подвергнут унизительному
обращению — побоям, публичному поношению. Он ставится вне законов чести.
И не только потому, что он вызывает презрение и омерзение сам по себе, а
потому главным образом, что он оскверняет само понятие человека чести —
истинного дворянина. Отказ дворянина от дуэли представляется... предметом
падения, несмываемым позором...
Я сказал ему, что в таком случае пришлю к нему секунданта, и
возвратился к себе. Раздеваясь, я велел человеку попросить к себе Глебова, когда
он придет домой. Через четверть часа вошёл ко мне в комнату Глебов. Я объяснил
ему в чём дело, просил его быть моим секундантом и, по получении от него
согласия, сказал ему, чтоб он на другой же день с рассветом отправился к
Лермонтову.
Это было в одном частном доме. Выходя оттуда, Мартынка глупый
вызвал Лермонтова. Но никто не знал. На другой день Лермонтов был у нас
ничего, весел, он мне говорил, что жизнь ему ужасно надоела, судьба его так
гнала, государь его не любил, великий князь ненавидел, (они) не могли его видеть
— и тут ещё любовь: он был страстно влюблен в В.А. Бахметьеву, она ему была
кузина, я думаю, он и меня оттого любил, что находил во мне сходство, и об ней
его любимый разговор был.
