возбуждение разговора, хотя бы самого пустого, но тревожащего его нервы, или
совершенное уединение.
Эта-то пустота окружающей его светской среды, эта ничтожность людей,
с которыми ему пришлось жить и знаться, и наложило на всю поэзию и прозу
Лермонтова печальный оттенок тоски бессознательной и бесплодной: он печально
глядел «на толпу этой угрюмой молодежи», которая действительно прошла
бесследно, как и предсказывал поэт, и ныне, достигнув зрелого возраста, дала
отечеству так мало полезных деятелей: «ему некому было руку подать в минуту
душевной невзгоды», и, когда в невольных ссылках и странствованиях удавалось
ему встречать людей другого закала, вроде Одоевского (поэт-декабрист Александр
Иванович Одоевский, —
другого поколения, других времен. С ними он действительно сходился, их глубоко
уважал, и один из них, еще ныне живущий, М.А. Назимов мог бы
засвидетельствовать, с каким потрясающим юмором он описывал ему, выходцу из
Сибири, ничтожество того поколения, к которому принадлежал.
Спешу подтвердить истину этого показания. Действительно, так не раз
высказывался Лермонтов мне самому и другим, ему близким, в моем присутствии.
В сарказмах его слышалась скорбь души, возмущенной пошлостью современной
ему великосветской жизни и страхом неизбежного влияния этой пошлости на
прочие слои общества. Это чувство души его отразилось на многих его
стихотворениях, которые останутся живыми памятниками приниженности
нравственного уровня той эпохи.
На переписку был он ленив, и хотя, соприкасаясь (со) всем кругом
столичного и провинциального общества, имел множество знакомых, но во всех
сношениях с ними держал себя скорее наблюдателем, чем действующим лицом, за
что многие считали его человеком без сердца.
Сердце у Лермонтова было доброе, первые порывы всегда благородны, но
непонятная страсть казаться хуже, чем он был, старание изо всякого слова, изо
всякого движения извлечь сюжет для описания, а главное, стремление прослыть
«героем, которого трудно было бы забыть», почти всегда заставляли его
пожертвовать эффекту лучшими сторонами своего сердца.
Одарённый от природы блестящими способностями и редким умом,
Лермонтов любил преимущественно проявлять свой ум, свою находчивость в
насмешках над окружающей его средою и колкими, часто меткими остротами,
оскорблял иногда людей, достойных полного внимания и уважения.
С таким характером, с такими наклонностями, с такой разнузданностью
он вступил в жизнь и, понятно, тотчас же нашёл себе множество врагов.
Первые мгновения присутствие этого человека было мне неприятно, я
чувствовал, что он наделён большой проницательной силой и читает в моём уме, и
в то же время я понимал, что эта сила происходит лишь из простого любопытства,
лишённого всякого участия, и потому чувствовать себя поддавшимся, ему было
