почтальон что? — какое ему дело? — отдал, получил плату и был таков!
Один раз, вечером, у нас были гости, играли в карты. Я с Лизой (Е.
Ладыженской. —
читала, я вышивала... Лакей подал мне письмо, полученное по городской почте, я
начала его читать и, вероятно, очень изменилась в лице...
В первых числах января г. Л[опухи]н уезжал обратно в Москву. В самый
день его отъезда, как раз на почине рокового учреждения (городской почты. —
поздно возвещать посетителей, а разве курьера к одному из дядей, да разве —
разве Лермонтова — что-то запавшего в последние дни: — после проводов
родственника, он едет мимо, и завидел наши освещенные окна... Тоже
припоминается теперь, что сестра сильно встрепенулась при звуке колокольчика,
проговорила: Лермонтов! и послала меня посмотреть, кто войдет. Дойдя до порога
второй гостиной, я увидела, что лакей что-то подал дяде Николаю Сергеевичу,
сидевшему возле партнеров... Вскоре партнеры разъехались, мы ждали прихода
тетеньки и дядей к нам, как это делалось обыкновенно, но к удивлению нашему
слышим, что Ник. Серг. заперся в своем кабинете с женой и с дядей Н. В.
Сушковым. Этого не случалось никогда-никогда, притом так поздно, пора
ужинать.
— Зовут и нас! — Уж не предложение ли? Мне? Тебе? — Вот правду
говорят сказывают: Бог сиротам опекун!..
Мы вошли. На деловом столе дяди лежал мелко исписанный, большой
почтовый лист бумаги.
Екатерине Александровне подали письмо и конверт, адресованный на ее
имя.
— Покорно благодарю! — вымолвила тетенька далеко не умильно и
неласково. — Вот что навлекает на нас ваша ветренность, ваше кокетство!.. Я ли
не старалась?.. Вот плоды!.. — Стой и ты тут, слушай! И ты туда же пойдешь, —
обратилась она ко мне. — Извольте читать и сказать обе, кем и про кого это
написано?
Нам стоило бросить взгляд, чтобы узнать руку Лермонтова. Обе мы и в
разное время сколько перевидали в Москве лоскутков бумажек с его
стихотворными опытами... В один миг Екатерина Александровна придавила мне
ногу: «молчи!» — дескать. Я ничего не сказала.
Длинное французское безыменное письмо, руки Лермонтова, но
о т л и ц а б л а г о р о д н о й д е в у ш к и, обольщенной, обесчещенной и
после того жестоко покинутой безжалостным совратителем счастья дев, было
исполнено нежнейших предупреждений и самоотверженного желания
предотвратить другую несчастливицу от обаяния бездны, в которую была
низвергнута горемычная она. «Я подкараулила, я видела вас, — писала
сердобольная падшая барышня в ментике и доламане, — вы прелестны, вы
пышете чувством, доверчивостью... и горькие сожаления наполнили мне душу.
Увы! и я некогда была чиста и невинна, подобно вам: — и я любила и мечтала, что
любима, но этот коварный, этот змей...»
И так на четырех страницах, которые очерняли кого-то, не называя его.
