открывавшего Лермонтову свои задушевные тайны. При этом мороча доверчивого
приятеля, Лермонтов являет полную готовность вытянуть его в крайнем случае на
барьер под выстрел пистолета. Наконец, когда цель достигнута, то есть когда
г е р о и н я разыгрываемого в лицах романа страстно влюбляется в героя, этот
герой довольно цинически объявляет ей, что все это не более чем шутка, как фарс,
которым он тешил только свое самолюбие и тщеславие. Таков, по крайней мере,
смысл его последних и решительных объяснений...
Долго ждала я желаемой встречи и дождалась, но он все не глядел и не
смотрел на меня, — не было возможности заговорить с ним. Так прошло
несколько скучных вечеров, наконец, выпал удобный случай и я спросила его:
— Ради Бога, разрешите мое сомнение, скажите, за что вы сердитесь? Я
готова просить у вас прощения, но выносить эту пытку и не знать за что — это
невыносимо. Отвечайте, успокойте меня!
— Я ничего не имею против вас, что прошло, того не воротишь, да я
ничего уже и не требую, словом, я вас больше не люблю, да кажется, и никогда не
любил.
Но вот веселая сторона истории. Когда я осознал, что в глазах света надо
порвать с нею, а с глазу на глаз все-таки еще казаться преданным, я быстро нашел
любезное средство — я написал анонимное письмо:
«Mademoiselle, я человек, знающий вас, но вам неизвестный... и т. д.; я вас
предваряю, берегитесь этого молодого человека; М. Л-ов вас погубит и т. д. Вот
доказательство... (разный вздор)» и т. д. Письмо на четырех страницах...
В это время тетка получает анонимное письмо, образец искусства, будто
бы от неизвестного, где Лермонтов описан самыми черными красками, где
говорится, что он обольстил одну несчастную, что Катю ожидает та же участь,
«потому что он обладает дьявольским искусством очарования, потому что он
демон, и его стихия — зло! Зло без всякой личной заинтересованности, зло ради
самого зла!..»
Я искусно направил письмо так, что оно попало в руки тётки. В доме гром
и молния...
К новому 1835 году правительство вознамерилось учредить городскую
почту. У нас старшими гостями и хозяевами подчас выражались порицания этой
мере: — чего доброго! — с такими нововведениями, к молодым девушкам и
женщинам полетят любовные признания, — посыпятся безыменные пасквили на
целыя семейства!.. То ли дело заведенный порядок! Войдет в переднюю огромный
ливрейный лакей с маленькой записочкой в руках, возгласит четырем-пяти своим
собратьям: «от Ольги Николаевны. Ответа не нужно», — или: «от Глафиры
Сергеевны, просят ответа», — и один из заслуженных домочадцев несет писульку
к барыне, докладывают ей от кого, часто — и об чем, как будто сам умеет читать,
даже по-французски. — Не лучше ли так? Не нравственнее ли? — Вся жизнь
барыни и барышень на ладони всякого лакея; каждый из них может присягнуть,
что ни за одной из них ни малейше-шероховатой переписки не водится, а
