Е.А. Сушкова-Хвостова. С. 322
При первом вступлении Лизаветы Николавны на паркет гостиных у нее
нашлись поклонники. Это все были люди, всегда аплодирующие новому водевилю,
скачущие слушать новую певицу, читающие только новые книги. Их заменили
другие: эти волочились за нею, чтоб возбудить ревность в остывшей любовнице
или чтоб кольнуть самолюбие жестокой красоты, — после этих явился третий
род обожателей, люди, которые влюблялись от нечего делать, чтоб приятно
провести вечер, ибо Лизавета Николавна приобрела навык светского разговора и
была очень любезна, несколько насмешлива, несколько мечтательна... Некоторые
из этих волокит влюбились не на шутку и требовали ее руки: но ей хотелось
попробовать лестную роль непреклонной... и к тому же они все были прескучные:
им отказали... один с отчаяния долго был болен, другие скоро утешились... между
тем время шло; она сделалась опытной и бойкой девою: смотрела на них всех в
лорнет, обращалась очень смело, не краснела от двусмысленной речи или взора —
и вокруг нее стали увиваться розовые юноши, пробующие свои силы в словесной
перестрелке и посвящавшие ей свои первые опыты страстного красноречия —
увы, на этих было еще меньше надежды, чем на всех прежних; она с досадою и
вместе тайным удовольствием убивала их надежды, останавливала едкой
насмешкой разливы красноречия — и вскоре они уверились, что она непобедимая и
чудная женщина; вздыхающий рой разлетелся в разные стороны... и, наконец, для
Елизаветы Николавны наступил период самый мучительный и опасный сердцу
отцветающей женщины...
М.Ю. Лермонтов. Княгиня Лиговская
Это было на бале у генерал-губернатора. Лермонтов приехал к самой
мазурке; я не помню ничего из нашего несвязного объяснения, но знаю, что
счастье мое началось с этого вечера. Он был так нежен, так откровенен,
рассказывал мне о своем детстве, о бабушке, о Чембарской деревне, такими
радужными красками описывал будущее житье наше в деревне, за границей,
всегда вдвоем, всегда любящими и бесконечно счастливыми, молил ответа и
решения его участи, так, что я не выдержала, изменила той холодной роли,
которая давила меня, и в свою очередь сказала ему, что люблю его больше жизни,
больше, чем любила мать мою, и поклялась ему в неизменной верности.
Е.А. Сушкова-Хвостова. С. 326
После одной из таких мазурок, кажется на святках, я еще теперь вижу тот
уголок у камина, в зале тогдашнего генерал-губернатора графа Эссена, где они
приютились на этот продолжительный танец, сестра, необыкновенно оживленная,
пожала мне руку, а дома поведала, что Лермонтов, достав (без всякого сомнения
из кармана) крест, произнес клятву в жгучей любви. Теперь, из последовавших
происшествий, я заключаю, что он обязал какою-то клятвой и ее, но что она, к
