за справками: — кто дал тебе вчера письмо? — Остановились сани в одну лошадь,
кучер дал ему конверт, сказав: «Отнеси-ка брат, на генеральскую квартиру, да
скажи, чтоб отдали старшей барышне...»
Вы только представьте себе весь ужас нашего положения. Ослава сделана:
— лавочник! люди! — Остается предотвратить гибель. Кто же этот неотразимый
соблазнитель? — Когда начались допросы, Ек. Ал. не запнулась назвать того «кто
ум и сердце волновал» — мои. Но мои бурные чувства не укрылись от родных, и
они единогласно сказали: «Нет, нет это по части Лизы». Дядя Н. В. Сушков своею
решительностью и проницательностью добрался до истины, он потребовал себе
бумаги: почерк стихотворений 1830 года, и на романе г-жи Деборд-Вальмор, и на
вчерашнем письме оказался один и тот же. Все трое судей сильно вознегодовали
на мальчика, осмелившегося так потешаться над девушкой и переслать ей
подобное письмо.
Дня через три после анонимного письма... Мишель опять приехал, его
велели не принимать... И он уехал — в последний раз был он в нашем доме.
Внезапный, даже неприличный его налет на наш дом, в 7 часу вечера,
вслед за тою первой пятницей, заставил наших покровителей отдать приказание
отказывать ему во всякое время дня, и наши слуги отлично выполнили
возложенное поручение. Два-три откровенных: «Вас не приказано принимать»
окончательно вразумили г. Лермонтова, что автор анонимного письма узнан и
оценен по заслугам.
Месяц не выезжала она, все дяди и тетки вооружились против нее, она
выходила только в церковь, которая против их дома, но и там столько плакала, что
священник несколько раз подходил спрашивать ее о причине.
Через два-три дня мы были, как обыкновенно по пятницам, у Л. Считаясь
в родстве, Лермонтов постоянно бывал у них. Екатерине Александровне внушали
изъявить презрение дерзкому шалуну, танцевать же с ним положительно
запретили. Она была заметно расстроена и все искала случая перемолвиться с
Лермонтовым, державшим себя, как ни в чем ни бывало. Он и поклонился
развязно и подсел к ней с величайшей непринужденностью, но дядя Н. В. Сушков,
не скрывая строгого неодобрения в лице и в глазах, с явно пренебрежительным
видом то отводил его от племянницы, то не допускал к ней приблизиться.
Лермонтову не возбранялся этим путь к честному прямому объяснению своих
честных намерений, если б они у него были, а только доказывалось ему, что Ек.
Ал. не беззащитна, что настал час прекратить затеянную над ней игру, — не то
шутка может кончиться совсем не шуткой.
...Мы, полагаем, вправе сделать вывод, что оба друга (Лермонтов и
Лопухин), заметив слабую струнку Екатерины Александровны, подшутили над
ней, с той разницей, что Лермонтов пошел дальше своего друга и не только
отомстил м-лле Сушковой, но и воспользовался ее опрометчивостью для того,
чтобы скомпрометировав ее, заставить в обществе заговорить о себе и приобрести
славу опасного Дон-Жуана. В то время этого добивалась вся золотая молодежь —
