сойтись с князем, объяснить ему ваше поведение, могу восторжествовать над
вами! Но я лучше хочу презреть вас и доказать, что есть в мире благородные
чувства, о которых вы забыли!
Князь снова ухаживал за ней, но она была с ним холодна.
Когда Екатерина Александровна была сговорена, Лермонтов
вознамерился вызвать её жениха на дуэль, о чём и предупреждал её. По этому
случаю он написал стихотворение «Сон»:
Этим все кончилось, но не кончилась ее любовь. Она, сознавая вполне все
неблагородство поступков Лермонтова, еще любит его. Два года прошло после
этой истории, но она не может принудить себя встречаться с ним равнодушно. Он,
в редких встречах с нею, говорит с ней, танцует, как ни в чем ни бывало!.. Я
видела его несколько раз, и дивилась ей!.. О вкусах, конечно, не спорят, но он, по
крайней мере, правду сказал, что похож на сатану... Точь-в-точь маленький
чертенок, с двумя углями вместо глаз, черный, курчавый и вдобавок в красной
куртке.
...Мишель принес мне кольцо, которое я храню как святыню, хотя слова,
вырезанные на этом кольце, теперь можно принять за одну только насмешку.
Так было ведено это трогательное приключение, что, конечно, даст вам
обо мне нелестное мнение. Впрочем, женщина всегда прощает зло, которое мы
делаем другой женщине (правило Ларошфуко).
Помню только выражение и всегда чувствую пожатие руки, когда в
первый раз сказал он мне «я люблю вас», этот милый взгляд; но эта добрая улыбка
сливается в памяти со столь же холодной, жесткой, едкой улыбкой, с которой он
впоследствии времени сказал мне, низко кланяясь: «Вы преувеличили любовь
мою, д а я э т о г о и х о т е л, не я же вас обманывал, а вы сами себя,
преувеличив мои чувства».
Теперь я или не дала бы вероятия подобным объяснениям, или
истолковала бы возложенное поручение не страстью, а заботливостью и той особы
и других родственниц г. Л[опухи]на, не имевших права удерживать независимого,
но чрезвычайно молодого человека от слишком ранней женитьбы, если он о ней
помышлял, и потому попросивших близкого им Лермонтова изучить, как сказали
бы теперь, девушку, совершенно незнакомую одним, мало знакомую другим из
них. С другой стороны, не чуждо мне и то предположение, что Лермонтов, по
природе более склонный наносить вред, чем вносить с собою благополучие, сам
от себя затеял разлучить, а не соединить. Опять повторю: если был помысел о
соединении.
Мы холодно расстались. И вот я опять вступила в грустную одинокую
жизнь, более одинокую и грустную, чем была она прежде.
