это было в моде.
С наступлением великого поста он чуть ли не совсем исчез с нашего
горизонта. Тем и кончился роман, которому в моих редких обращениях к нему на
него и на давнее прошлое, я придавала, по крайней мере, более
продолжительности, а он длился всего один месяц.
До того ничтожно было общество петербургских гостиных, лишенное
всякого серьезного интереса, что эпизод с m-lle Сушковой действительно обратил
внимание на молодого гусарского офицера.
Тут началась для меня самая грустная, самая пустая жизнь, мне некого
было ждать, не приедет он больше к нам, надежда на будущее становилась все
бледнее и неяснее. Мне казалось невероятным и невозможным жить и не видеть
его, и давно ли еще мы так часто бывали вместе, просиживали вдвоем длинные
вечера; уедет, бывало, и мне останется отрадой припоминать всякое движение его
руки, значение улыбки, выражение глаз, повторять всякое его слово, обдумывать
его. Провожу, бывало, его и с нетерпением возвращаюсь в комнату, сажусь на то
место, на котором он сидел, с упоением допиваю неоконченную им чашку чаю,
перецелую, что он держал в руках своих — и все это я делала с каким-то
упоением.
Е. А. Хвостова (Сушкова) говорит здесь со всей увлекательностью жертвы
увлечения, рассказывает, между прочим, о личных отношениях к ней поэта.
Рассказ этот ведет блистательно, со знанием дела, но не отличается искренностью.
Все эти странные звучные аккорды воспринятой ею на себя восторженной
страсти, вся эта мелодичная песнь любви, вся эта трогательная задушевная
исповедь разбитого сердца покрывается высокой нотой оскорбленного самолюбия
и звучит упреком поэту в глубоком нравственном растлении и в холодном,
эгоистическом бездушии. Такая глубокая, всеобъемлющая страсть, которую
рисует нам Е.А. Сушкова-Хвостова, едва ли могла вспыхнуть у нее в сердце после
многих лет холодных светских отношений к поэту. Это не более как блестящий
обман себя, мираж пылкого воображения.
С Е.А. Лермонтов поступил эгоистически и кокетливо. Так,
неравнодушная к нему, она, втайне от родных, связала к его именинам кошелек
(из белого и голубого шелку — любимые цвета Лермонтова), который отправила
ему инкогнито. Лермонтов не мог не догадаться, от кого был этот подарок. В тот
же вечер он играл в карты с дамами, и одна из них заметила ему, что он очень
дорожит приношением поздравительницы. «Я дорожу?! — воскликнул
Лермонтов. Нисколько! и в доказательство ставлю его на карту...» Названный
подарок был проигран одной из собеседниц. Спустя несколько времени эта особа,
в присутствии Е.А. и ея родных, доставала из этого кошелька деньги: Е.А. была
удивлена и раздосадована.
Мало кому приходило в голову, что дело стояло иначе и что бой
