Холодная вода заливается под комбинезон. Это неприятно, как купаться в ледяной газировке. Но вот что странно. Я не чувствую ужаса, и дыхание у меня не сбивается. Не то чтобы я был особенно мужественным (хотя тестостерон у меня теперь в норме). Я просто так явно представлял заплыв в ледяной воде, что 15 °C кажутся мне вполне приемлемой температурой.
Может быть, мне помогли техники релаксации. Я дышу диафрагмой. Я ложусь на спину. Я не стесняюсь в выражениях – доказано: это уменьшает боль. Я пробую буддистский подход: «Интересное ощущение!» Я продвигаюсь вперед, разбрызгивая воду, и каждые тридцать секунд высовываю голову, чтобы сориентироваться. Через одиннадцать минут я проплываю мимо оранжевых финишных буйков. Весь этот ужас, и всего одиннадцать минут.
Мне нужно снять гидрокостюм, и я бегу, оставляя за собой мокрые следы. Вот чего я не понимал: сколько во время триатлона нужно переодеваться. Похоже на энергичную версию какого-то бродвейского мюзикла.
Стянув с себя мокрый комбинезон, я вытираюсь полотенцем, надеваю велошорты, носки, кроссовки и наношу солнцезащитный лосьон. Это занимает десять минут.
– Второй этап, – произносит Тони, когда мы седлаем велосипеды.
На шоссе ни одной машины. Движение перекрыто на время соревнований.
Мы проезжаем мимо аптек, пары стоматологических кабинетов, поля, где гуляют полдюжины индеек. Мы мчимся вперед на красный свет, который – о, счастье – ничего не значит. Мы едем в тишине.
Хотя нередко раздаются крики, когда кто-нибудь ударяется подбородком о руль проносящегося мимо велосипеда.
Тридцать три минуты, две упаковки сладкого энергетика, и мы бросаем наши велосипеды и бежим по дощатому настилу вдоль пляжа.
– Я не тороплюсь, – говорит Тони. – Не нужно спешить из-за меня.
– Я тоже не тороплюсь, – отвечаю я.
Мы бежим бок о бок молча. Я вхожу в ритм: вдох – четыре шага, выдох – четыре шага. Я устал, но не смертельно. Мне это вполне по силам. Я много тренировался, слишком много на самом деле. Как я и говорил, страх публичного унижения прекрасно мотивирует.
Я вижу, как вода плещется у пирса. Слышу, как нас подбадривают болельщики.
– Еще немного! – кричит лысый парень, который уже финишировал и влился в толпу. Я даже не против его несколько покровительственного тона. Мне нравится. Я наконец чувствую то, что Крис Макдугл называет радостью бега. Я наконец могу ответить Тони на вопрос «зачем?».
Мы пересекаем финишную черту и обнимаемся по-братски. Спускаемся за велосипедами.
Тони поворачивается ко мне:
– Мы это сделали.
И я произношу два предложения, которые даже в тот момент, когда я произношу их, странно звучат из моих уст:
– Здорово было, да? Я, пожалуй, попробую еще.
На пароме мы с Тони пытаемся все взвесить, чтобы понять, полезен или вреден триатлон. С ним связана масса не самых здоровых моментов. Прежде всего завтрак после соревнований: уплетая блины, каждый из нас (включая меня) получил предостаточно простых углеводов. Добавьте недосыпание, шум, кишащую бактериями воду, которой я наглотался во время заплыва, и неизвестные токсины из маркера, которым нам проставляли номера на руках и ногах.
С другой стороны, было и полезное. Мне пришлось тренироваться каждый день. А когда мы ели блины, один из участников предложил мне сироп без сахара, который намного лучше Aunt Jemima’s. Благодаря триатлону у меня появился повод встретиться с Тони – и цель на несколько недель, какой бы нелепой она ни была.
Оказавшись дома, я бросаю свою сумку с розовыми разводами и обнимаю сыновей.
– Ты победил? – спрашивает Зейн.
– Я пришел раньше многих, – отвечаю я.
Кажется, он рад.
– Но сотни других пришли раньше меня.
Это ему не нравится.
Кстати, это был не последний триатлон, в котором я решил поучаствовать. Через пару месяцев я заплатил (без права вернуть деньги) огромный взнос за участие в Нью-Йоркском триатлоне. Мне предстояли заплыв на полтора километра, заезд на велосипедах на 40 километров и забег на 10 километров. Тренировки шли хорошо, я чувствовал себя уверенно. И вот за две недели до соревнований мне написал Тони:
«Ты знаешь, что на водоочистной станции на 135-й улице был пожар? До того как все удалось починить, в реку каждый час выливалось 20 тыс. кубометров нечистот. Городские власти настоятельно рекомендуют избегать контактов с речной водой. Я прошу тебя задуматься».
Ему не пришлось меня долго просить. С одной стороны – моя цель, с другой – миллион кубометров фекалий. Уж лучше в следующем году.
Глава 25 Глаза
По каналу Discovery я люблю смотреть документальные фильмы о человеческом организме. Они так убедительны, что меня переполняет гордость за этот мешок с костями и жилами. Голос за кадром расхваливает человеческое тело, как Рон Попил – свою новую овощерезку. «Человеческий глаз распознаёт сто миллионов оттенков! Вы можете смотреть им вдаль, а через пятую долю секунды фокусироваться на ближнем плане! В полной темноте ваш глаз различит пламя свечи за 22 километра!»
Действительно поражает воображение.
К сожалению, в отличие от глаз из рекламного ролика, мои глаза не так поражают воображение. У них есть недостатки. Близорукость и астигматизм. Что несовместимо с моей целью: стать самым здоровым человеком в мире.
Я пытаюсь найти в этом что-то хорошее. Последние несколько недель изучаю литературу о преимуществах миопии. По данным одного исследования, людей в очках воспринимают как более умных и охотнее берут на работу. По меньшей мере 40 % соискателей надевали на собеседование очки с простыми стеклами. С этой точки зрения я в хорошей форме. (Исследование проводилось Колледжем оптометристов. Отчет о нем вряд ли будет опубликован в JAMA[212] в ближайшее время.)
Я также пришел к выводу, что мое небезупречное зрение могло бы помочь моей до сих пор не начавшейся художественной карьере. В книге A Natural History of the Senses [213] Дайан Акерман пишет, что размытостью своих натюрмортов и пейзажей Сезанн отчасти обязан плохому зрению. (Врач велел ему носить очки, но, видимо, Сезанн счел их слишком вульгарными и отказался.) Еще печальнее обстояли дела у Дега. Он был близорук и к тому же крайне чувствителен к свету. Возможно, поэтому он предпочитал работать в помещении, а не на воздухе. Если бы не это обстоятельство, мы бы видели на его работах банальные закаты, а не чудесных балерин.
Уже кое-что, верно?
За профессиональным мнением я обратился к доктору Питеру Оделлу, сотрудничающему с медицинским центром Корнелльского университета. Последний раз я был у офтальмолога, страшно подумать, четыре года назад. Оделл проверил, подходят ли мне мои очки (менял линзы и спрашивал, какая
