невольных жертв и рассеянных столоначальников это у нас краем— боком. А как же с цифрами?
— Цифры я беру на себя, — ответил первый министр. — Вы, скажу я вам прямо, по-мужицки, не очень сильны в статистике, то есть в цифросчете. Статистика — такого слова нет, оно появится потом.
И ушли арифметики. И пришли потом с новым докладом. С мягким таким. Ласковым.
— Так сколько бочек мёду в моём царстве-государстве? — спрашивает Террикон своего первого министра. — Сколько пудов пеньки? Сколько баранов?
— Сто тысяч бочек мёду, миллион пудов пеньки, десять миллионов баранов, — отвечает первый министр. — По уточнённым данным…
А у царя на глазах слёзы, и министр поправляется:
— По уточнённым данным, но не окончательным…
А царь говорит:
— Не потому плачу, что плохо, а умилен тем, что хорошо. Значит, дочь мою Олену замуж выдавать можно.
И решил я: тому, кто её руки будет достоин, полцарства отдать. Половину того, что ты назвал.
Первый министр тихонько за с??? хватается: где оно, всё это названное? Но деваться некуда.
— Хорошо, — говорит, — по вашему повелению отдадим. Но одного этого мало…
Хитрый он был, первый министр.
— Мало? — переспросил царь. — А что же ещё надобно?
— Славу вашу увековечить надо. Чтобы прошли века…
— А как это у-ве-ковечить? — заинтересовался царь.
— А в заморских дворцах принято, чтобы во всех залах картины висели. И чтобы рассказывали они современникам и далёким потомкам, как всё при великом Терриконе было благоуханно. А с картинами мы пока поотстали.
Как заплачет царь Террикон, как запричитает:
— Поотстали? То вдруг всё хорошо было, а то поотстали?
— Не плачьте, ваше величество, — утешил царя первый министр. — Есть выход. Дать в приданое вашей лучезарной дочери вместе с полцарством: целую картинную галерею… то есть не галерею: это слово появится потом… подарить целое картиносмотрилище. А для того послать художников во все концы, дать им кистей поболе и холста неограниченно — и пусть работают! А со свадьбой повременить.
И согласился царь, что ради такой великой цели со свадьбой можно и повременить. Так и до сих пор тянут.
Приносят художники первому министру свои картины, а он всё решительно отметает:
— Ни-и-когда! Расстроится. Что вы тут понарисовали?
— Пейзаж. Деревня, которой угрожает извергающийся вулкан.
— Погасите вулкан. Они у нас не извергаются. Ни-и-когда!
— Но «Гибель Помпеи»?
— «Гибель Помпеи» будет нарисована спустя пятьсот лет после нас, и я за это не отвечаю… Ну-ка дальше. Что тут?
— Разлив реки…
— А к чему разлив? Пусть речка течёт, как ей положено! Всё переделать. Всё переделать. Вы понимаете, для кого вы работаете, чьи светлые очи будут разглядывать ваши картины?!
Так берег первый министр своего повелителя. Не хотел он его расстраивать…
Закончив рассказывать сказку, Первый спросил Второго:
— Ну? Здорово?
— Замечательно!
— Серьёзно?
— Изумительно!
— Честное слово?
— Восхитительно! Ну, что ты меня допрашиваешь? Я на твоём месте эту сказку включил бы в свой доклад об экспедиции.
— Вот это уже ни к чему, — мгновенно посерьёзнев, сказал Первый.
— Как ни к чему?
— А так. Услышит ректор — расстроится!
1969
СЕКРЕТЫ КОТА ТИМКИ
В начале десятого мы всегда читаем газеты. Мы — это Марианна Акимовна, Василиса Эдгаровна, Серёжа, Зиночка и я.
В девять мы расписываемся в книге прихода на работу, вешаем на плечики пальто, женщины переобуваются — снимают с ног кавалерийские сапоги, надевают туфельки. Затем мы садимся на свои места и развёртываем газеты. Чтобы не отстать и быть в курсе.
С основными событиями дня мы уже, конечно, знакомы: каждый ещё дома за чаем слышал утренний выпуск последних известий. Поэтому в газетах главное внимание мы уделяем четвёртым страницам. «Понемногу обо всём», «Удивительное — рядом», то да сё.
Читаем про хоккеистов и футболистов — кто из какой команды в какую перешёл. Про артистов. Один артист сидел за рулём машины и чуть не столкнулся с трамваем. Про писателей. У романиста — фамилию не помню — такое хобби: он собирает перья от хвостов разных птиц.
И говорят, пишет ими.
Но больше всего мы любим читать про зверей. Эту любовь нам привила Марианна Акимовна. У неё диплом зоотехника. Но что делать в нашем городе зоотехнику? Так она — по снабжению. Но животных любит больше всего на свете.
— Вы послушайте, — говорит она, — в Нальчике одна семья воспитала льва… Какая прелесть! Озорник: пух из подушек выпускает!
— Это сколько же подушек ему надо! — замечает Зиночка. — Я себе одну никак не могу купить — пуховую…
Зиночка всегда говорит некстати, и Марианна Акимовна останавливает её строгим взглядом.
— А у тракториста на целине дома волк живёт! — сообщает Серёжа.
— Это что?! — вступает в разговор Василиса Эдгаровна. — Вы можете себе представить крокодила в московской квартире? Сидит в ванне и оттуда не вылезает. Хозяева уже который год не моются… И бояться начинают: крокодил — это всё-таки не дельфин, говорящий по-английски…
— Да-а, дель-фи-и-ны, дель-фи-и-ны, — нараспев произносит Марианна Акимовна. — Они, может, ещё умнее нас. Дельфины ещё скажут своё слово!
И каждый раз, о чём бы мы ни говорили — о лосе, разогнавшем овощной базар;, о журавле, поселившемся в курятнике, о лисе, на которую завскладом списал два ящика шампанского, — разговор неизменно возвращается к дельфинам, и Марианна Акимовна произносит своё:
— Дельфины — они, может, ещё умнее нас. Дельфины ещё скажут своё слово.
Но пока дельфины не высказались, всеобщим вниманием завладел мой семи летний кот Тимка.
Произошло это случайно. Неделю или больше газеты ничего не писали ни про зайцев, научившихся пользоваться зажигалками, ни про волков, которые, вопреки пословице, в лес не смотрят, а держатся ближе к гастроному.
То ли в редакциях запас занимательной информации иссяк. То ли всё объяснялось тем, что подписка уже прошла… Словом, мы в нашем отделе заскучали. В первой половине дня — ну прямо нечего делать. А посетителей мы принимаем только после обеда.
И Марианна Акимовна мне вдруг сказала:
