На конспиративной квартире старшим был давнишний знакомый Захара, майор Квальман. Иногда наведывался сюда Брайткопф, изредка приезжал Зенерлих.
Однажды появился в их школе тип, о котором ходили легенды. Рассказывали, что до войны Артемов был аспирантом одного из московских институтов, в сорок первом его мобилизовали в армию, и он бежал к гитлеровцам. Гестапо направило Артемова в так называемую школу «восточного министерства». Окончил ее, стал преподавателем курсов, где готовились фашистские агенты-пропагандисты.
В школе Захару стало известно, что гестапо приставило Артемова к руководителям НТС (так называемого «народно-трудового союза») следить за ними и что кое-кто из этих руководителей был арестован гитлеровцами не без содействия этого фашистского агента. Говорили, что Артемов гомосексуалист и в большой дружбе с видным деятелем НТС, работающим на немецкую контрразведку, — Романовым. В Днепропетровске этого Романова должны были судить, и только приход гитлеровцев в город спас его. А на следующий день он сам предложил гестапо свои услуги. Так началась карьера будущего «спасителя» России…
Неведомо было тогда русскому доктору, курсанту фашистской школы разведчиков, что пройдут годы и Артемов станет одним из главных идеологов НТС и одним из самых ловких мастеров фабрикации так называемых «писем от верных людей из СССР», за каждое из которых ему платили доллары, что после войны через Романова люди НТС станут поддерживать связь с разведкой, работавшей против СССР. Обо всем этом Захар Романович узнает лет через двадцать пять, а сейчас, здесь, на конспиративной квартире он внимательно прислушивается к рассказу о русских «патриотах», помогавших Гитлеру завоевывать Россию.
…Наконец теоретические и практические занятия были закончены и Рубина вызвали для заключительной беседы с обер-лейтенантом Брайткопфом. Он учинил Сократу нечто вроде экзамена и, видимо, остался доволен. Брайткопф сразу перешел к делу: обсуждению плана нелегальной переброски Рубина в Москву.
План достаточно стандартен. Захар получает фиктивные документы, деньги, рацию и прочее необходимое в таких случаях снаряжение. Его сажают в специальный самолет и ночью на парашюте выбрасывают в лесном массиве, где-то между Москвой и Смоленском.
— У нас есть большой опыт в таких операциях, — с апломбом заявил обер-лейтенант. — Все будет идти по установленному порядку.
За время обучения в школе Захар уже много раз слышал, что точно так на его родную землю было заброшено немало гитлеровских агентов. И далеко не все они действовали по «установленному порядку». Как-то майор Квальман, продолжавший пользоваться услугами доктора — печень-то все же пошаливала, — проговорился, что, увы, «предприятие» это — так он называл разведшколу — не очень рентабельно: немногие из тех, кого забросили на советскую территорию, оправдали деньги, истраченные на их подготовку. Одних сразу же схватили, другие сами явились с повинной. Командование весьма и весьма встревожено, грозит всякими карами Зенерлиху и Брайткопфу, требует изменения тактики, но, увы, конструктивных предложений пока не поступало. И Рубин решился возразить:
— Прошу прощения, господин обер-лейтенант, но мне кажется, что предложенный вами план имеет существенный изъян: он стандартен. Если господин обер-лейтенант даст мне день-два на обдумывание предстоящей операции, я мог бы попытаться внести некоторые поправки. Нужно придумать что-то новое. Русские люди по своей натуре патриоты. Вам это хорошо известно, господин обер-лейтенант. Поверьте, это не пропаганда. Каждый житель прифронтового района — всегда начеку.
Ему дали сутки на размышления.
На следующий день они вновь встретились в кабинете обер-лейтенанта. Там же находился и Курт Зенерлих. Он дружески похлопал доктора по плечу:
— Вы талантливый ученик. Мы вас будем внимательно слушать.
Захар изложил свой план, обдуманный в деталях уже давно, еще после той первой встречи с Брайткопфом и Зенерлихом, когда доктор понял, куда они метят.
…В госпиталь приходит приказ: в связи с резко возросшим числом раненых — тут Рубин не фантазировал, — откомандировать в прифронтовой госпиталь четырех пленных советских военврачей. Двое из четырех — Рубин и Воронцов.
— Когда мы окажемся в новом месте, недалеко от линии фронта, я предложу Воронцову бежать из плена. А вы поможете нам, вы…
— Das ist unmoglich! — воскликнул Зенерлих, иногда переходивший с русского на немецкий. — Это невозможно!
— Вы, — продолжал Захар, не обращая внимания на разгневанного Зенерлиха, — дадите нам пропуска для свободного передвижения в прифронтовой полосе и вернете документы, с которыми я попал в плен…
— Это есть… — Разгневанный Зенерлих сразу даже не нашел нужных слов. — Где мы найдем ваши документы?
— Если их нельзя найти, то их надо сделать, — невозмутимо продолжал Захар. — Вооружитесь терпением и дослушайте мой план до конца.
Зенерлих, кажется, немного успокоился и теперь уже с подчеркнутым безразличием откинулся на спинку кресла.
— Так вот… Когда мы попадем в прифронтовой госпиталь, я должен буду уговорить своего друга Андрея Воронцова бежать вместе со мной. Я предложу ему хорошо разработанный план такого побега.
— И вы считаете, что ваш Воронцов согласится бежать? — ухмыльнулся Зенерлих.
— Я уверен в этом. Русские патриоты — вы должны знать всю правду, господа, — всегда будут пытаться бежать из плена. Даже если шансы на успех на более пяти процентов… Итак, считайте, что я договорился с Воронцовым и мы вместе с ним тайком, ночью бежим из лагеря, к линии фронта, к своим. Нас преследуют, обстреливают, но… не убивают. Я кричу Воронцову: «Андрей! Давай врозь. Беги направо, а я — налево». Между тем вы будете продолжать преследовать беглецов. Но Воронцову удастся скрыться. И действительно, он убежит. Один… И проберется к своим… А я вернусь к вам…
— Вы есть сумасброд, господин доктор. То есть бред больного человека. Вы представляете, что сделает господин обер-штурмфюрер с Зенерлихом, когда он узнает о запланированном побеге русского пленного?
— Терпение, господа. Я не кончил. Я не хочу обижать господина обер-штурмфюрера, но иногда здравый смысл возмещает недостаток широкого взгляда на вещи… Андрей Воронцов при вашем попустительстве вернется к своим, а я вернусь к вам, чтобы полететь через два дня и приземлиться на парашюте в лесу, между Москвой и Смоленском. Без всяких фиктивных документов. Если на советской территории меня задержат как подозрительное лицо, я расскажу историю побега со своим другом Андреем Воронцовым. И скажу: «Найдите его и допросите. Он все подтвердит…»
Кажется, именно тогда Захар впервые приметил улыбку на лице господина Зенерлиха.
— Чудесно! Сколько времени требуется господину доктору на подготовку операции? Считайте, что завтра утром вы снова будете в госпитале и увидите вашего друга…
— Два-три дня.
Зенерлих задумался, подошел к распахнутому окну, потом резко повернулся и окинул Захара цепким взглядом.
— Попрошу вас на несколько минут оставить нас вдвоем. — Он кивнул в сторону обер-лейтенанта. — Вы предложили любопытный план. Мы должны посоветоваться…
— Да, да, конечно… Мы, русские, говорим — семь раз отмерь, один раз отрежь. — И Рубин вышел из комнаты.
Его позвали минут через десять и объявили, что план одобрен, но в течение двух-трех дней, которые он проведет в госпитале с Андреем Воронцовым, ему предстоит выполнить еще одно поручение командования.
— Какое? Оно мне под силу?
— Да, конечно… Пустяковое дело. В программе той школы, где вы обучались два месяца, предусматривалось важное занятие. Но не хватило времени. Мы восполним этот пробел там, в соседней деревне, где впервые познакомились с вами. Итак, до скорой встречи. Машина ждет вас…
