углей хранил едва заметное тепло. «Вот так и я скоро сгорю» — подумал Цанка.
Его напарник лежал в той же позе. Редкое, порывистое дыхание ртом выдавало жизнь на его сером лице. Все так же неистово лил дождь. Резкие порывы леденящего ветра заносили влажную пыль и сырость. Остроконечные небольшие сосульки, как зубы хищника, свисали по краям убежища. Сгущалась тьма.
Цанка нашел лежащую возле Бушмана фляжку: она стала легкой, воздушной. Он второпях отвинтил крышку и опрокинул остатки в рот. Чуть погодя, снова опрокинул, пытаясь высосать последние остатки.
На шорохи проснулся Андрей Моисеевич, кряхтя, сел, съежился. Все лицо его обмякло — тало синюшно-серым.
— Вода есть?.. Цанка, дай воды, — жалобно просил он, размазывая по безжизненному лицу грязной рукой сопли и сажу.
— Воды у нас сколько угодно, — попытался неудачно пошутить Цанка.
Он подошел к краю убежища и подставил под дождь фляжку. Из этой затеи ничего не получилось, только рука вся вымокла.
— Возьми лучше кружку в моем рюкзаке, — сказал сиплым, тихим голосом Андрей Моисеевич.
— Солдатскую? — удивился Цанка. — Что ты раньше не сказал, мы бы кипяток заварили… А может у тебя и чай есть?
— И чай есть, и кусочек сахара, и немного махорки — все есть. Только все это теперь, наверное, раскисло.
— Где?
— Вон там, — Андрей Моисеевич головой мотнул в сторону своего рюкзака. — Все равно огня теперь нет.
— Огонь будет, — с этими словами Цанка бросился наружу. Когда в пещере сгустились сумерки, он вернулся, неся большую охапку кустарников. Руки его кровоточили, были все в царапинах.
— Пока совсем не стемнело, пойду еще раз.
Вернулся нескоро. Тяжело дышал, весь промок.
— Хотя бы мою шапку одевал, — сжалился Бушман.
— Андрей Моисеевич, Андрей Моисеевич, — перебивая его, крикнул, задыхаясь, Цанка, — река совсем разошлась. Так может и до нас дойти. В этом месте ущелье совсем узкое.
Бушман посмотрел по сторонам пещеры.
— Конечно, может. Ты думаешь, каким образом эта пещера образовалась?
— Тогда, наверное, и наш лагерь весь залило.
— Там долина широкая, хотя все может быть… А что ты о них беспокоишься? — усмехнулся физик.
Ничего не говоря, Цанка взялся за огонь.
— В том году такого дождя за все лето не было, а сколько в этом году снега навалило? — мыслил вслух Бушман.
— Нам надо срочно выбираться отсюда, — подбрасывая в огонь колючие ветки, скулил Арачаев.
— Не паникуй, Цанка, — успокаивал его напарник, — куда мы сейчас пойдем… Посмотри как дождь валит.
— Здесь рядом есть пологая ложбинка, где я кустарник рублю; по ней можно взобраться вверх на скалы…
— И сидеть на острых камнях под дождем, — перебил Бушман. — Зачем сидеть? Будем идти дальше, — не унимался Цанка.
— Как ты будешь идти по горам, если даже по равнине идешь с трудом?.. А я-то — уже нигде не ходок, — печально сказал Андрей Моисеевич. — Давай лучше выпьем спиртику и постараемся сообразить чай, а заодно и махорку подсушить.
— Спирта больше нет.
— У Бушмана все есть — кроме везения, — с этими словами он полез в боковой карман рюкзака и достал маленькую грелку. — Пол-литра, — восторженно произнес он, поднимая вверх, любуясь богатством.
Воодушевленный Цанка с юношеским задором засуетился. На ходу глотнул спирт, взбодрился. Вскоре ярким пламенем заполыхал костер, потом пили чай, спирт, пытались курить, жадно раскуривая влажный табак.
— Слушай, Цанка, что я тебе скажу, — неожиданно вкрадчивым голосом вдруг сказал Бушман. — Только слушай и не перебивай… Я не знаю, смогу ли я или нет дальше идти, но ты знай, что в Якутске нас должна ждать моя дамочка… Где и когда ты знаешь. Зовут ее Дацук Полина Матвеевна… Запомнил? Родом она с Кубани. Родители ее живут в станице Гиагинская, в одноименном колхозе председателем работает, а может уже и не работает ее отец, Запашный. Зовут — Матвей. Ты знай, что ее девичья фамилия — Запашная, Полина Матвеевна. Если правда то, что она беременна, то рожать она собиралась дома, у родителей.
Бушман отпил глоток кипятка и продолжил:
— Я ей дал шесть килограммов золота. Я не знаю, будет она нас ждать в Якутске или нет, но ты должен забрать у нее ровно половину. Понял?
— Почему я? — удивился Цанка. — Вместе возьмем… Я, честно говоря, никогда прежде золота не видел и не знаю, что с ним делать.
— Как это не видел? — усмехнулся физик. — А кто два года его добывал? Или забыл, что ли?
— Разве это золото — грязь одна лишь.
— Золото и есть грязь. Но на свободе это вещь.
— Андрей Моисеевич, перестаньте. Вы должны знать, что я без Вас никуда не пойду, и ничего не смогу сделать… Дождь пройдет, нога заживет, и мы потихоньку тронемся. Бог даст, все будет хорошо.
Они замолчали. Рядом выла голодная река, перекрывая шум дождя и всего на свете. Весело и ровно горел костер, оставляя на стене причудливые одинокие тени.
— Андрей Моисеевич, давайте еще чуть-чуть выпьем, — стараясь нарушить тягостное молчание, сказал Цанка.
— Давай, давай.
Бушман совсем опьянел. В отличие от вчерашнего, он стал напротив тихим, смиренным, молчаливым. Он ткнулся головой в плечо Арачаева и тихонько заплакал.
— Ты знаешь, когда я видел, что стало с моими трудами, — у меня вот здесь что-то оборвалось. — Бушман показал на грудь. — Мне так больно… И сейчас боль распирает грудь… Я знаю — это сердце. Оно не выдержало, надорвалось. Я всё…
— Перестаньте, Андрей Моисеевич. Я прошу Вас! Это все от усталости. Еще одну ночь отдохнем, и завтра снова в путь.
— Хороший ты человек, Арачаев! Даже этот климат и стихия тебя не испортили. Видимо, на хорошей почве ты рос… Я тебя все уговаривал уехать куда-нибудь за границу, в теплые края. А теперь понял, что это все ерунда. Главное — это Родина, и родня кругом… А остальное всё фальшь.
С последней фразой физик лег спиной к костру, подкладывая под голову рюкзак.
— Цанка, — уже тихо, сквозь сон пролепетал он, — в этом рюкзаке около полкилограмма золота… Это нам на дорогу. И главное компас и карта… Смотри, береги их… А может, она сына родит?
Цанка, подложив в костер дровишек, тоже лег греть спину. Хмель душил сознание. Хотелось спать, но на душе было неспокойно — он боялся, что вода может подняться еще выше.
Незаметно Цанка заснул. Во сне ему предстала картина-воспоминание из его детства. Как-то мать повезла его в свое родовое село — в предгорной Чечне. После буйной ночной грозы наступил чистый солнечный день. С ребятишками он пошел купаться к реке. Высокое солнце приятно грело спину. И вдруг издалека появился странный шум: казалось, что по земле волокут сотню огромных деревьев и их свежая листва, протираясь о жесткий грунт, издает жалобную предсмертную песню. Маленького Цанка это беспокоило мало, и он удивился, когда увидел на берегу много людей и среди них свою мать. Она отчаянно бросилась к нему, схватила на руки и побежала обратно, несколько раз падая, спотыкаясь об камни. Только будучи на руках матери, Цанка увидел, как с гор по широкой долине реки медленно сползала темная лавина
