— Спасибо, дорогие, но я не могу… Я бы и рад был. Просто на мне держатся все земляки. Так получилось, что я один в должности среди чеченцев в Чиили и все проблемы через меня проходят. Я хоть чем-то им могу помочь: с жильем, с работой. Одно то, что я вхож в многие кабинеты и просто нахожусь на ответственной должности, снимает многие проблемы у моих земляков. Да и не только у них, а у всех спецпереселенцев.
— Молодей, Цанка! Молодец, — сжал кулаки Басов.
— Ой, Цанка, ты хоть береги себя, и нас не забывай, — прослезилась Алла Николаевна.
Вечером Басов, Арачаев и Бакаров продолжали отмечать Новый год в привокзальном ресторане. Так засиделись, что Цанке пришлось бежать за отходящим поездом.
В начале февраля 1955 года Арачаев вновь прибыл в Алма-Ату. На сей раз его вызывали в районный суд города по бракоразводному процессу. К радости Цанка вместо «отсутствующей по уважительной причине» гражданки Исходжаевой Мадлены была ее мать — Милана. Суд был скоротечным и формальным. Бывшая теща и бывший зять при встрече обменялись только двумя словами: здравствуй и прощай.
А в середине марта Цанка получил одновременно два письма — от Басовых и Бакарова, в которых сообщалось, что Мадлена родила сына. Вот тогда заметался Цанка в сомнениях, ровно неделю мучился, не знал, что делать, как быть. То хотел вернуть ненавистную жену с сыном, то мечтал никак не реагировать. В конце концов после долгих томительных ночей написал Мадлене письмо с полунамеком на воссоединение или с просьбой отдать ему сына.
Ответ был получен скоро. В своем коротком послании Мадлена писала, что «он подлый, неотесанный горец» и чтобы он «больше не беспокоил ее мать и дочь своими невежественными посланиями». Оказывается, «Арачаев испортил ее жизнь и артистическую карьеру», а сына по рекомендации «заботливого Магомедалиева» назвали «модным именем — Руслан». В конце стояли знакомое P.S. и далее по тексту: «Если еще раз нас побеспокоишь — обратимся куда следует. Тебя давно пора посадить как расхитителя госсобственности и вредителя. У меня есть припрятанные тобой на квартире документы, подтверждающие факты воровства и приписок. Я до сих пор молчала, но теперь мне надо кормить трех человек. Так что немедленно высылай деньги на Главпочтамт, до востребования на мое имя». Далее жирным почерком была выведена требуемая сумма — она равнялась годовому жалованию Арачаева.
Он со злостью разорвал письмо, усилием воли постарался выкинуть из головы мысль поехать в Алма-Ату повидать ребенка. И только значительно позднее он узнал, что в это время в столице республики шел грандиозный торг между Басовыми и Исходжаевыми, в результате которого сын Цанка Руслан получил фамилию Арачаев, а взамен решением бюро Алма-Атинского горкома «молодая, талантливая солистка государственной филармонии Казахстана Исходжаева Мадлена, имеющая на иждивении трех человек, в том числе двух малолетних детей, получает двухкомнатную квартиру общей площадью 46 кв. м». В это же время с Арачаева стали удерживать четверть зарплаты в качестве алиментов.
После этого Цанка твердо решился жениться, тем более, что все кругом его об этом уговаривали. В каждую субботу в бане водхоза поднимался этот вопрос, и наконец, когда Цанка дал добро, появился целый список из двенадцати кандидатур — от восемнадцатилетней девушки до сорокадвухлетней девы. Никого из них он не знал, просто был знаком визуально. Для выбора невесты он стал руководствоваться двумя принципами: первое — из какого претендентка рода и фамилии, и второе — чтобы имела воспроизводственный возраст, но не слишком молодая. В результате недолгих абстрактных размышлений выбрал поистине золотую середину — тридцатилетнюю овдовевшую односельчанку, разнорабочую водхоза, круглую сироту Густан Мовтаеву — племянницу покойного Макуша Мовтаева, сторожа школы в Дуц- Хоте.
Не успел Цанка вымолвить свое решение, как молва полетела по округе. В тот же день земляки организовали смотрины девушки в доме Шовхала. Сидели «молодые» друг против друга, оба смущались. А Густан совсем опустила голову, вся изогнулась. На дурацкие вопросы Арачаева типа — как жизнь, как дела, как работается — она отвечала кивком головы или в лучшем случае очень тихо, одним словом — нормально. Смотрел Цанка на девушку и видел, как краской зарделись ее худое лицо, шея, уши, как нервно трясутся ее потрескавшиеся в несносном труде, грубые пальцы рук, как далеко под стулом она прячет поношенные, порванные с краев калоши.
Мнение девушки никого не интересовало. Всем было ясно, что это счастье для Густан и другого выбора у нее нет. Просто Арачаев не доводил операцию до логического продолжения, никак не предлагал ей выйти за него замуж. Еще два раза организовывались смотрины, а Цанка все не решался с предложением. Его смущали многочисленные уши в соседних комнатах.
Одновременно дошел до него слух, что Густан категорически отказывалась одевать чужие вещи, идя на свидание.
— Он почти каждый день меня видит и знает как я живу, где живу, в чем хожу… Что я буду носить чужое белье, а после свадьбы возвращу его и останусь голой… Нет… Он и так все знает, — говорила бедная девушка.
Конечно, Цанка все знал. Знал и то, что Густан работает на самых грязных и тяжелых работах, что живет в двадцатичетырехместной комнате общежития водхоза и что она свою мизерную зарплату два раза в месяц отвозит в детдом Кзыл-Орды, где находились ее младшие брат и сестра.
Цанка решил действовать иначе, проще, и как всегда неординарно. Однажды встал он, как обычно, на рассвете, выглянул в окно и его осенило. «Зачем все эти сваты, эти смотрины и глупые посиделки в присутствии десятков глаз и ушей? Я все сделаю в обыденном порядке», — подумал он, выглядывая в открытое окно.
Стояла середина сентября. Трехмесячный летний зной пустынь Кызылкум и Маюнкум спал, с высоких гор Каратау впервые подул прохладный, жизнедышащий ветерок. Цанке сразу показалось, что с наступлением осени значительно уменьшилось количество назойливых мух и комаров. Далеко на востоке, в небе, впервые за последние несколько месяцев появились густые, кучевые облака. От лучей раннего солнца они стали розово-золотыми с одной стороны и пепельно-фиолетовыми с другой.
Арачаев сладостно зевнул, потянулся, пошел в ванную. Он тщательно выбрился, искупался, одел военную парадку с двумя орденами Славы и поехал на работу.
— Ты что это надушился, приоделся? — удивленно спросил его управляющий.
Цанка промолчал, только положил на стол заявление с просьбой выдать деньги в счет будущей зарплаты.
— Зачем тебе столько денег? — возмутился Саренбаев. — Всю жизнь в долг живешь.
— Женюсь я, — слабо улыбнулся Арачаев.
Управляющий застыл в смешной позе, исподлобья, поверх толстых очков глянул вопросительно на заместителя.
— Ты правду говоришь?
— Да, — четко, по-военному ответил Цанка.
— И кто невеста? — не унимался начальник.
— Пока добра нет, но буду просить руки к нашей рабочей — Густан Мовтаевой.
— Мовтаевой? — вскочил Саренбаев. — Черт побери, ты не поверишь, только на днях моя жена говорила, что эта девушка была бы лучшей парой для тебя… Ну, молодец!
Управляющий вновь сел, скомкал в мясистом кулаке заявление Арачаева, поднял трубку.
— Отдел кадров? Подготовьте приказ о премии Арачаеву в размере трехмесячного оклада в связи с окончанием летнего сезона и еще оклад из моего резерва в связи со свадьбой… Ну, ты даешь, Цанка! То сидел бобылем, а теперь каждый год по новой невесте. Молодец!.. Свадьба будет у нас в столовой. Понял?
— Да зачем это? Я уже немолод.
— В том-то и дело, что немолод. А вдруг в последний раз, — смеялся Саренбаев.
— И еще одна просьба к Вам, — склонил голову Цанка, — Вашу машину на день, без шофера.
— Бери что хочешь и делай как тебе угодно.
Через полчаса на новенькой «Победе» Арачаев заехал за другом Шовхалом в колхоз и они вместе понеслись по пустыне вдоль канала на объект, где работала избранница. Густан вместе с двумя напарницами весь оросительный сезон, занималась самой тяжелой и грязной работой — очисткой от ила
