понял состояние больного.
— Да-а, — протянул он. — Мне ничего не остается, как уйти!
— Отец! — обратился я к священнику. — Мне интересно, как вы оцениваете свою деятельность в таком случае?
— Я не должен и вы не должны оценивать, — сказал он. — Оценка происходит позже — на том свете.
— Отец! — сказал я. — Ответьте правду: неужели вы верите в потусторонний мир?
— Если не верить в это, то во что верить вообще? Нет ни объяснений, ни причин, ничего, что обнадежило бы нас. Я был бы потерян в мире.
— Я уже.
— Ну, у вас есть время. Никогда не поздно.
— Не люблю лгать. Хотя свою долю лжи уже сказал.
— Все мы — грешники, — сказал он. — Но как же нам жить, если мы начнем обвинять и презирать за содеянное. Мы не можем нести груз такой скорби через всю жизнь. Поэтому Иисус Христос и Его Церковь говорят о спасении.
— Спасении?
— Да. Поэтому его и назвали Спасителем. Он дает нам, милостью своей, все, что нам надо.
— И что же?
— Вторую попытку.
Я вздохнул.
— Презирать легко, — сказал отец Дрэдди.
— Ну что вы! Я вовсе не презираю.
— Да нет! Презираете. Но слова Святого Писания не прошли бы через века просто потому, что Он их сказал. Они выдержали время потому, что человеку они нужны. Эти слова делают его жизнь на земле возможной.
— Но не для меня, — заметил я.
— Ваш отец чувствовал бы себя по-другому, если бы верил. Но он избрал для поклонения нечто иное… Впрочем, вам лучше знать!
— Скажите, что он избрал?
— Самого себя.
— А я думал, что вы скажете «деньги».
— Нет. Самого себя. А он сам — еще не все. Ни один человек не велик настолько, чтобы придать собственной жизни смысл. Человеку нужен Бог!
— Не верю.
— А можно задать вам вопрос? — сказал он. — Вы так открыто высказывали презрение ко мне…
— Разве?
— Конечно. Всякий раз, когда мы встречались. Но я свыкся, мы все свыклись — ну, может, некоторые и обижаются, — но мы знаем, что, несмотря на это, нам надо жить и работать в мире. Потому что Христос жил и работал. А сейчас я все-таки хотел бы спросить вас.
— Спрашивайте.
— А вам самому достаточно одного себя? Вы сами — достаточная причина для того, чтобы жить? Являетесь ли вы и ваши заботы основанием для ведения этой ужасной борьбы? Ваши амбиции, вожделения и ваши аппетиты — могут они оправдать боль, цену и все остальное?
— А почему вы так говорите со мной?
— Потому что знаю вас, — ответил отец Дрэдди.
— Но вы же не знаете!
— Ваше лицо говорит само за себя. Я видел много лиц, и таких, как ваше, — большинство.
— И что же на нем написано?
— Вы желаете узнать?
— Было бы неплохо…
— Во-первых, грызущие вас сомнения… Хватит?
— Продолжайте.
— Я прошу прощения…
— Продолжайте.
— Презрение к самому себе.
— Дальше.
— Вы ни в чем до конца не уверены.
— Это правда!
— Где-то я восхищаюсь храбростью подобных вам людей!
— Не понял, что значит «подобных»?
— Это значит, людей, живущих только человеческими ценностями. Скажите, что дает вам силу существовать день за днем?
— Отвечу начистоту. Не знаю.
— И вы можете жить в таком сомнении?
— Я живу этим сомнением!
— Тогда еще вопрос. Разве неудивительно, что вы не уважаете себя?
— Но я уважаю, — сказал я и сам себе изумился. И не знал, что уважаю. — Я уважаю себя.
— Пожалуйста, ответьте мне. Ведь чтобы уважать себя, необходимо хотя бы знать, за что? За что вы уважаете себя?
— Трудно объяснить…
— Вот видите. Фыркать на меня легко, глядеть на меня свысока и того легче, а ответить на такой вопрос, мой друг… Есть у вас ответ?
— Есть, — сказал я и снова изумился.
— Скажите. Я весь внимание.
— Скажу. Я уважаю себя потому, что я сомневаюсь. Потому что получать ответы от других, не отвечая самому, — легко. Потому что надо обладать недюжинной силой и смелостью, чтобы взглянуть назад, на себя в прошлом, и сказать НЕТ самому себе, взглянуть на мир и сказать НЕТ этому миру!
Я впервые зауважал себя после этой фразы. Я начал защищать самого себя. Знал бы кто!
— Кроме того, — продолжал я, — сказав НЕТ, начав все менять, пробовать начать все сначала не потому, что КТО-ТО БОЛЬШОЙ дал мне вторую попытку, а дав ее самому себе.
Отец Дрэдди не открывал рта.
— А лицо… сомнения и прочее… Думаю, в этом и есть человеческая надежда, человеческое достоинство.
В кровати шевельнулся отец.
Мы подошли к нему.
Ему снился прекрасный сон. Губы его двигались, он пытался что-то сказать. Я не смог разобрать артикуляцию, но лицо его прояснилось.
— Кажется, он думает о чем-то светлом, — сказал я отцу Дрэдди.
— Перед смертью это случается часто. В их видении все оживает, начинаются фантазии…
Отец открыл глаза.
Они горели. Казалось, их освещает огонь изнутри. Он улыбнулся. Очень нежно. Такой улыбки я у него никогда не видел.
Отец Дрэдди склонил голову, подставив свое ухо к самым губам отца. Я затаил дыхание. Когда губы отца шевельнулись, Дрэдди услышал последнее слово.
— Что он сказал? — спросил я.
— Что значит «деду»? — спросил он.
Я промолчал. Что можно ответить? Как объяснить?
— Он повторил слова дважды! — сказал отец Дрэдди. — «Деду» по-гречески священник?
— Патриарх. Но это не то, что вы думаете.
