Эвангеле, вот и все, что я прошу, пусть он посмотрит, что ты здесь вытворяешь. Но она не позвала тебя.
— Мне позвонил Майкл.
— Но не мать? Я говорил ей: тебе 72 года. Постыдись, таскаешь сюда этого ирландца. В мой дом. Сидит на крыльце и смотрит на меня гангстером. А она только улыбается: «О, Серафим!» Улыбается! Ты заметил, что она все время улыбается?
— Нет, отец.
— Еще заметишь. Берегись тех, кто много улыбается. Но ты можешь не волноваться. У тебя полно денег. Они уважают тех, кто имеет деньги. Как Франс?
— Флоренс, отец.
— Ах, да, конечно! Славная женщина! «О, Серафим! Серафим!» Улыбается! Я заплатил тысячу долларов за ее зубы. Вечерние платья, две шубки. Кто из ирландцев сможет так? И вот как она мне отплатила? «О, Серафим!» Улыбается. «Здесь никого нет. Взгляни! Где он?» А я говорю: покажи, где он. Я ведь не знаю, куда ты его запрятала! Вот до чего дошла! Однажды я взял ее за руку и сказал: «Томна, дорогая, как же ты можешь так относиться ко мне?» И с тех пор я больше не называю ее «дорогая».
У него на глазах снова выступили слезы. Я заметил, что вокруг глазного яблока у него появилась полоса белого, а зрачки стали как молоко.
— Я никого с ней не видел, отец.
— Ты знаешь его?
— Нет.
— В общем, если увидишь, то не узнаешь, так?
— Так.
— А я о чем говорю! Эвангеле, ты — мой старший. Вся надежда только на тебя. Не будь против меня. Ты… Сменим тему! Будем счастливы! Правильно! Я тебе расскажу один смешной случай. Я жил с твоей матерью много лет. И я мог изменить ей много раз. В 1921 году я уехал в Беренгарию и там встретил женщину. Эванге-ле, высокого класса! Прямо под носом у мужа. Она сама хотела. Бегала как обезьяна! Но я подумал — Томна, бедняжка! Я никогда не изменял ей. Кроме того, я верил в Бога. Но затем архиепископ украл из церкви тысячу долларов, и я понял, кто есть кто. Обманщики! И вот теперь она шлет попа — давай скорее умирай! Теперь видишь, каково оказаться без денег!
Я попробовал отвлечь его.
— Отец, скажи, тебя, наверно, куча друзей навещает?
— Куча дерьма! Армяне! Сирийцы! Когда теряешь деньги, никто не приходит. — Он сухо рассмеялся. — Но они все придут на похороны. Ты их всех увидишь, всех. И Томаджян придет, и Гарагеуз, и мои братцы бестолковые. Дешевки! И сестра, которая не хочет со мной говорить! Будет общаться со мной мертвым. И Вартан Кесабьян, который занял у меня много денег, тоже придет. Чтобы отблагодарить меня за мою смерть.
— Не надо, отец.
— Что не надо?! Ты еще был мальчишкой, а я тебе давал умные советы! Правильно? — Его глаза блеснули.
Я не мог отрицать.
— Да, отец, давал.
— Ты прислушался к ним. Правильно? Ну, а теперь? Богач! Так?
— Так, отец.
— Как жена, как Франс?
— Флоренс, отец.
— Флоренс, ну да. Славная женщина. Высокий класс. Дочь президента колледжа. Бездельник! Туда- сюда!.. Я даже не думал так о тебе, видит Бог! Знал, что у тебя есть мозги! Нацелены только неправильно. Я не думал, что ты станешь богачом. Помнишь, я просил тебя, Эвангеле, изучай стоящее, не ходи в шекспировский колледж. Я говорил тебе о курсе коммерции?
— Да, отец.
— И ты сделал, как я советовал, так?
— Так.
— В те годы у тебя было много бестолковых друзей. Как та училка, мисс Никто. Говорила, что у тебя красивые глаза и поэтому тебе надо идти в колледж. Дурак! Только терять время. Так?
— Отец… — сказал я, пытаясь обратить все в шутку. — Ведь в колледже я встретил Флоренс.
— Да, да. Она спасла тебя. Говорила, слушай отца, да?
— Примерно так. Но признайся, все-таки хорошо, что я не пошел по твоим стопам? Хоть ты и настаивал. Где бы я сейчас был? И кем?
Я допустил ошибку. Его лицо налилось кровью.
— Не смей так говорить с отцом! Я могу начать все сначала! Прямо сейчас. Я могу встать с койки прямо сейчас, если ты будешь рядом. Мы пойдем в банк. Отец и сын. Возьмем ссуду. Там мистер Мейер, хоть и еврей, но хороший человек. Знает меня 35 лет. Мы завозим товар из Персии. У них отличный товар, в Тегеране, Тебризе, Кешане. И мы вместе продаем его и становимся богатыми. Эти армяне понятия не имеют о коврах. Я их знаю. Ох! Ах! Эвангеле?
— Да, отец.
— Подойди поближе.
Я пододвинулся.
— Мне надо выбраться отсюда. Они хотят убить меня. Отравить. Я ем только с края тарелки. Только белый хлеб. Их стряпню не ем. Скажи сестре, чтобы принесли еды, и сам попробуй. Они кладут туда что-то, и мой мозг перестает работать. Знаешь, иногда я ощущаю себя не в своей тарелке. Ты пробовал, что они тут готовят?
— Да, отец.
— Молодец, Эвангеле! Ты — здесь, и с их проделками покончено! Я все вижу. Ночью забирают покойников. Утром — смена! Ввозят новых. Целая система! Встань и закрой дверь!
— Сейчас, отец.
И тут с ним случилась давно забытая мной вещь. Какая-то дикая ярость, появляющаяся у него неожиданно, какая-то волна гнева, парализовывавшая меня, ребенка, выплеснулась из него.
— Эвангеле, ЗАКРОЙ ДВЕРЬ! — заорал он дрожащим голосом.
Он уставился на меня. Голова его подрагивала от возбуждения, он бешено вращал зрачками, пока я не встал и не сунул ножку стула в ручку двери. Сердце мое ушло в пятки! Мне было 44, а ему 80, он был болен, почти умер, и все же, когда его лицо налилось кровью, как губка, и все тело задрожало, я ощутил страх. Тот самый страх детства. И я ему подчинился.
Закрыв дверь, я вернулся. Он лежал на боку и рукой шарил под матрасом. Тяжело для него, я видел, с каким трудом он двигался. Он перевернулся на спину, в руке что-то сжимал.
— Подойди.
— Что это, отец?
— Ближе.
— Да, отец.
Он неожиданно схватил меня свободной рукой и больно сжал. Ладонь была мокрая, дрожащая.
— Эвангеле, ты любишь своего отца?
— Да, отец.
Он сжал мою руку еще сильнее и потряс, насколько позволяли силы.
— Вытащи меня отсюда! — сказал он.
И раскрыл ладонь.
— Смотри! — сказал он.
Я увидел черный кошелек.
— Сначала, — продолжил он, — мы едем домой. Я надеваю костюм. Затем берем такси. Деньги есть. Мы едем в «Эмпайр Стейт Билдинг», там мой банк. Но это тайна. В моем отделении, в ящичке, лежат бумаги, страховки, акции и прочее. Все там. Вот ключ, гляди. — Он открыл кошелек и показал ключ. — Я
