выбран только один номерной знак.
Вскоре нам в душу закралось подозрение. Как мы ни пытались комбинировать данные, не находилось ни одной известной нам организации – будь то почта, банк или дорожные власти, – которая могла бы иметь законное право заложить на нас в компьютер все эти сведения Это могла быть только полиция или одна из секретных служб.
Нам, конечно, потребовалась не одна неделя кропотливой работы, сравнительного анализа данных, прежде чем мы пришли к этому логическому заключению. Профессиональными специалистами по расшифровке кодов мы не были. Скажу больше, в этой области мы оба были людьми темными. Просто в нас закралось неясное подозрение, что какая-то неведомая нам служба неизвестно для каких целей явно накапливает материал на граждан, причем наверняка не на благо, а совсем наоборот: в ущерб тем, кто попадает в компьютер.
И еще одно нам вскоре стало ясно: если первоначальные подозрения подтвердятся, то это значит, что к нам попал политически взрывоопасный материал. Я никогда не получал на руки уведомления, как того требует закон, что мои телефонные разговоры и переписка были взяты под контроль на «легальном» основании.
Единственно разумным объяснением, почему на меня собирают данные (адреса, автомобильные номера, телефоны и т. п.), было только одно: за мной, гражданином, ничем не запятнавшим себя в глазах закона, в нарушение основных положений конституции ведется нелегальная слежка.
Да, этот материал был настоящим политическим динамитом! И это заставило нас призадуматься. Не было никаких сомнений в том, что организация, которая так попирает право и закон, не остановится ни перед чем, чтобы предотвратить неприятные для нее разоблачения. Поэтому мы решили спрятать оригинал документа в надежном месте и предприняли другие меры личной безопасности. С такими вещами, как известно, шутить не стоит. Мы, до этого привыкшие работать всегда открыто, внезапно почувствовали себя как бы на нелегальном положении. Нам вдруг стало, например, казаться, что в случае необходимости лучше звонить из какого-нибудь автомата, чем по домашнему телефону. Это ощущение было крайне неприятным.
Был еще один момент, который нас беспокоил: как такой документ очутился у нас на столе? Но как бы тщательно ни проигрывали мы все возможные варианты, в конце концов каждый раз приходили к одному и тому же выводу: скорее всего какой-то неизвестный доброжелатель во время нашего отсутствия проник в закрытый дом и положил его на стол.
Я, кстати, припомнил, что, когда мы вернулись из поездки, моя фотографическая память мгновенно зафиксировала, что в квартире было что-то не так, как перед отъездом: некоторые вещи лежали по-другому, и ни Кристель, ни я не могли сперва этого объяснить. И еще кое-что: электронные часы на нашем радиоприемнике мигали нулями, показывая, что в квартире отключался свет. Аналогичные часы на видеомагнитофоне, подключенном к тому же самому переходнику, продолжали показывать время. Когда позднее министр внутренних дел Нижней Саксонии официально заявил, что Киттнер-де незаконным способом (естественно, не по своей вине, тут же поспешно добавил он) стал обладателем сомнительных компьютерных данных, то он попал в точку. А может, он просто знал обо всем?
А вот мы не знали главного: кто был этот доброжелатель, оставивший взрывоопасную информацию? Какую цель он преследовал? Было это провокацией или: предостережением? Может быть, ловушкой, подстроенной из чувства мелкой мести? Секретные службы, как известно, излишней разборчивостью в средствах не страдают. Может, мы были игрушкой, используемой в чьих-то целях? Или это действовал кто- то желавший нам добра? Какой-нибудь тайный почитатель, убежденный демократ, друг и помощник, пожелавший остаться неизвестным? Или кто-то захотевший порвать со своим окружением? Столько вопросов, на которые у нас не было ответа.
Две буквы, которые нас сразу же насторожили, мы расшифровали быстро – «ПН», это скорее всего означает «перзональнуммер» – личный номер, под которым я значусь: 14 572 473. Во всяком случае, это не номер моего удостоверения личности – я его сличил.
«ГЛ» бесспорно означает «гебуртсланд» (страна, где родился). А появился я на свет в 1935 году на территории тогдашней Силезии, в то время входившей состав бесславно скончавшегося «великогерманского рейха». Из-за этого у меня часто возникают трудности, когда приходится точно называть место своего рождения. В те времена эта территория еще не принадлежала народной Польше. Считать местом моего рождения «германский» или «великогерманский рейх» я, по понятным причинам, не хочу, хотя многие, слишком многие из нас все еще рассматривают это название как юридически верное. Компьютер, в котором заложено сомнительное досье, выдал: «ГЛ: ПБО».
«ПБО» расшифровывается очень просто: «польниш безецте остгебите», то есть «восточные территории, оккупированные Польшей». И это через 12 лет после заключения ФРГ договоров с Варшавой и Москвой! Одна только такая формулировка (она ни в коем случае не была опечаткой а, как еще выяснится, официально принятой) заслуживает общественного скандала. Стоит ли удивляться, что мы удвоили наши усилия по расшифровке этой распечатки из компьютера, столь мистическим образом оказавшейся у нас.
Дело продвигалось мучительно медленно. Найти специалистов, имевших необходимую подготовку, для нас, дилетантов в области тайной политики, было непросто. К тому же в таком деле требовались люди особого сорта – обладающие достаточным мужеством, чтобы сделать ответственное заявление на столь взрывоопасную тему. Потребовались месяцы для того, чтобы, получив консультацию в разных местах, постепенно ликвидировать пробелы в наших знаниях.
Все эксперты сходились в одном: документ вышел из недр компьютерной системы НАДИС – современного хранилища данных всех секретных служб ФРГ.
Знакомый эксперт, бесспорно один из самых опытных и знающих представителей своей профессии, пошел ещё дальше. Он подготовил свой анализ с условием, что всё будет держаться в глубочайшей тайне, и такая предосторожность была оправданной. Вот его резюме: исходите из того, что ваш телефон постоянно или периодически прослушивается. Поэтому не ведите по нему никаких доверительных разговоров, а постоянно пользуйтесь телефоном-автоматом. После того как вы изучите копию моего заключения, пожалуйста, сожгите ее. И вообще не оставляйте, где попало ничего важного… Обо всем этом – никому ни слова. Моего имени не упоминайте! Вы же видите, что все наши свободы постепенно сведены к одному: нас еще не лишили права управлять автомобилем».
Сказано было достаточно ясно. И подтверждено доказательствами, которые он мне представил. Не было никаких серьезных оснований не верить его предостережениям. Это был человек, неоднократно доказавший, что он знал, о чем говорил.
Кроме того, из различных источников я получил «переводы» отдельных сокращений. «3 А I», к примеру, означало название одного из отделов ведомства по охране конституции, который меня «вел»: третий отдел («левый радикализм»), обработка данных на меня велась в I реферате. «СТ» означало «штатсшуц», то есть «политическая полиция». «085», к примеру, было кодом и регистрационным номером, эти цифры одновременно означали «старые левые»… У нас не оставалось большей никаких сомнений в подлинности документа.
Теперь все это следовало довести до сведения широкой общественности. Факт слежки был налицо – скандал чистой воды. Дальнейшие подробности относительно инкриминируемых мне «проступков» невозможно было узнать, не переворошив гору актов, скопившихся в недрах секретных ведомств. А без этого нельзя было выйти за рамки общей классификации («085» – «старые левые» или «081» – «придерживается коммунистических убеждений»).
Так как за мной не водилось никаких уголовных правонарушений, то, обнародовав этот документ, даже толком не зная, что за ним конкретно кроется, я ничем не рисковал. Пускай ищейки, охотники за чужими убеждениями представят свой «компрометирующий» материал!
В книгу эта история все равно уже не попадала – поздно. Хотя печатники до последней минуты держали место для оперативной вставки. Но пресс-конференция в связи с выходом книги, объявленная на 12 сентября 1984 года, была для этого подходящим поводом.
И вот около 60 журналистов, представлявших газеты и радио, собрались в ТАБе. Они полагали, что их пригласили для ого, чтобы присутствовать при выходе в свет нового литературного произведения. Поэтому, когда на экране (для большей наглядности) был продемонстрирован диапозитив – в зале на минуту
