Жара в Аномо

провалилась.

—

Пустой номер. — Ник встал. — Зря я уши раз­весил.

Вуд мягко водворил его на место.

—

Шесть тысяч.

—

Хоть все банки Европы и Штатов, — сказал Ник. — Я устал от шума еще лет десять назад.

—

О пальбе и взрыве нет и речи, сынок. Кой-какие незаметные шалости, только и всего. Семь тысяч не ва­ляются.

Матье задумался, тихонько присвистывая сквозь зу­бы. Потом сказал:

—

Вы что-то говорили о десяти.

—

Ты ослышался, не больше восьми.

Вошел Хриплый. Приблизившись к столику и злобно косясь на Ника Матье, он обратился к Буду:

—

Хозяин, неловко мешать вам, но мне поручили узнать, который час.

—

Хорошо, я помню, — отмахнулся Вуд. Хриплый сел за свой столик и уставился в окно, как

в телевизор.

—

Предположим, удастся затянуть бурение, — ска­зал Ник, — что это даст?

—

То уже не наша с тобой забота.

—

Я любознательный. Просто ужас до чего любо­знательный.

—

Предполагаю, что, если разведка застопорится, смышленые люди сумеют внушить кому следует, что красные бессильны, и опять предложат свои услуги. — Вуд сжал пальцами горло бутылки. — Продумано до тонкости. Во всяком случае, неосторожность голодранца, угодившего под машину, предоставила такую возмож­ность.

—

Мы все голодранцы, — жестко заметил Ник.

—

Конечно; жалко его. Очень грустно. Только нам нельзя упускать такой шанс. Мы должны поддерживать своих ребят. Вроде тебя. Короче, считай, что у тебя уже... восемь футов под килем!

—

Как попаду в экспедицию?

—

Не довольно ли тебе шотландской водички? Не нравятся мне твои глаза.

—

Как я попаду в экспедицию?

—

У тебя сохранились старые рекомендации?

—

Не имею понятия, что это такое, — фыркнул Матье.

—

Ладно. Есть человек, который, пожалуй, устроит и бумаги.

—

Черт... — Ник шарил в карманах, — табак кон­чился.

Вуд угостил его сигарой, принялся неловко чиркать картонными спичками, ломая их, и, вероятно, непослуш­ные спички довели бы журналиста до бешенства, если бы Ник не пришел на помощь.

—

Куда-то девалась моя зажигалка, — огорченно сказал Вуд. — На прошлой неделе брал интервью у од­ного дипломата, оставили обедать, развлекся немного, там, должно, и потерял. Я за нее выложил двадцать долларов в Гонконге. А может, и мой слуга украл, да не признается.

Ник не слушал пустую его болтовню, наслаждаясь сигарой.

—

Сладко, — блаженно произнес Ник, — давно си­гар не надкушивал.

—

Так что скажешь?

—

Насчет экспедиции? Что-нибудь скажу.

—

Но да будет слово ваше: да, да; нет, нет; а что сверх того, то от лукавого, как поучал Христос, — на­тянуто рассмеялся Вуд.

—

Я все думаю про того беднягу... — молвил Ник,— и не скажу, чтобы очень нравилось...

—

Впервые слышу, чтобы кому-то не нравились во­семь тысяч и билет до веселого порта, где можно с пол­ным брюхом сидеть на террасе уютного домика, обни­мать девочку и любоваться морем, в которое уплывает наемный легион самоубийц.

—

Опять? — вспыхнул Ник Матье.

—

Извини, сынок, очень уж запали в голову былые приключения капрала из второго батальона в Эль-Маццоне. Недавно о них прослышал. По большому секрету.

—

Номер в «Массауа», вы сказали?

—

У тебя хорошая память. — Вуд вручил Нику не­сколько банкнот, взял расписку. — Капля за благо­разумие. Море надо заработать. Сделай себя элегант­ным и валяйся в пансионе до завтрашнего полудня.

—

У меня деликатный вопрос, — сказал Ник, — вы кого-нибудь любите всерьез?

Вуд интуитивно почувствовал, что это не шутка, и ответил:

—

Женщину, которая меня родила. А что?

—

Поклянитесь ею, что не приложили руку к гибели того мастера.

—

А... понимаю. Клянусь. Послушай, не бери в го­лову таких мыслей обо мне. Прямо мороз по коже... По­хож я на убийцу?

—

Пожалуй, нет, — не сразу сказал Ник, — что угодно, но это, пожалуй, нет.

Ник встал и ушел, покачиваясь как прут на ветру. Хриплый тотчас же шагнул к Буду со словами:

—

Хозяин, мне полагается пара монет за испорчен­ный зуб.