нездоров. Он поручил мне обнять тебя и выслушать новости. Ну как в Африке?
—
В Африке жарко, — отрезал Нордтон, — вспомни школьный учебник.Эта реплика явно позабавила Бозока, он так рассмеялся, что Слиму пришлось на несколько мгновений оторвать трубку от уха.
—
Ты всегда мне нравился, дружище! — восклицал Бозок. — В остроумии с тобой лучше не тягаться! Вот и Эл сказал мне то же самое про тебя! Ему безумно понравилось, что ты назвал его дядей в телеграмме!
—
А что с ним?
—
Пустяки, не беспокойся, обычная мигрень, ты же знаешь его манеру путать день с ночью.
—
Это он сообщил тебе, где меня найти?
—
Да. Только что позвонил мне в контору, а я сразу тебе.—
Мог бы позвонить мне самому, — буркнул Нордтон, — значит, не пожелал меня видеть. Почему?—
Не будь мнительным, дружище. Мигрень — скверная штука. Если не ошибаюсь, кажется, из-за мигрени Наполеон проиграл битву при Ватерлоо.—
Чушь. Просто он не учел, как некоторые с мигренью сегодня, что моя нация ему не по зубам.—
Нет, ты определенно вызываешь у меня восторг!
—
Ладно, Хаби, я не против поговорить с тобой, — сказал Нордтон, — приезжай, если хочешь.—
Лучше в кафе, идет? «Бебек» на набережной тебя устроит?—
Сойдет. Буду в половине четвертого.
Слим Нордтон переоделся в костюм попроще, вероятно, оттого, что не хотел дразнить вызывающе шикарным видом огромное число неимущих и легкоранимых гордецов в толпе трудяг, заполняющих в эти часы улицы и переулки почти непостижимо своеобразного Вечного города на меже Европы и Азии.
Без особого душевного подъема отправился он на встречу с человеком, которого считал далеко не самым достойным для общения.
День выдался безветренный, ослепительно яркий. Господствующие над городом минареты Сулеймании и Айя-Софии вонзались в безоблачное белесо-голубое небо, слегка подкрашенное блеклыми дымами.
Прихрамывая, опираясь на трость, Слим Нордтон шел, уверенно определяя дорогу, ведущую от проспекта Независимости вниз, к набережной знаменитого пролива, соединившего воды Черного и Мраморного морей, Оба моря при желании можно увидеть одновременн© с крыши любого небоскреба на горе.
Шел и усмехался, глядя на громаду моста через Босфор. Он усмехался от приятной мысли о том, что его старший брат имел некоторое отношение к группе британских проектировщиков и строителей этого грандиозного сооружения, чувствительно потрепавшего и без того худой турецкий карман, зато накрепко связавшего европейскую и азиатскую части материка.
Автомобилей на улицах и площадях было много, однако они больше простаивали у обочин, нежели ездили, так что пешеходу было вольготно, он, пешеход, относительно безбоязненно пересекал городские магистрали во всех направлениях, в отличие от автовладельцев не проклиная острый бензиновый голод.
Он усмехался также от мысли, что здесь канистра бензина обходилась сумевшему ее заполучить значительно дороже, чем его заокеанскому или прочему «равноправному брату» по НАТО и «Общему рынку».
Слим Нордтон усмехался не с иронией, порожденной сочувствием к водимому за нос западными «друзьями» турку, вовсе нет, ибо он презирал всех и вся. Он усмехался потому, что воочию убеждался снова и снова, какие огромные барыши сулила даже в одной только этой стране спекуляция горючим, если его иметь в соответствующем количестве.
«Нефть, нефть, нефть, — колотилось в его голове, — всюду она кричит о себе. Я выбрал стоящее дело, не зря ввязался в драку за доступ к ней, если уж не на Ближнем Востоке, то хотя бы в глубинках Черного континента, пока туземцы с помощью красных сами не прибрали ее к рукам. За нефть я готов рисковать и водиться даже с плебеями вроде Бозока, этого тупого
фашиста из «коммандос» ПНД *, подонками вроде Рыка, который чуть не завалил меня и дело из-за своей кровожадности, или с выскочками вроде Эла Броуди, этого великого финансового воротилы фруктово-овощ-ного пошиба, который всегда выйдет сухим из воды и глазом не моргнет, если нас переловят и вздернут. Сволочи, вы еще узнаете Слима!»
* Партия националистического движения в Турции (неофашистского толка).
Он немного опоздал. На столике перед Хабахатти-ном Бозоком стояли уже три пустые рюмки.
—
Что будем пить?
—
Я вижу, ты управился с тремя дозами коньяка, — сказал Нордтон, присаживаясь, — но я пригубил бы ракы. Из уважения к твоей нации.—
Еще раз выражаю тебе свое восхищение! Мустафа, ракы и воду!—
Я слушаю, — сказал Нордтон, едва официант, мигом исполнив заказ, отпрянул от них с почтительным поклоном.—
Это я тебя слушаю, — мягко поправил Бозок, — так что там в нашей, то есть вашей, экзотической стране? Только, пожалуйста, не надо про жару и носорогов, это уже слышал.—
Что именно тебя интересует? —
Меня интересует то же, что и нашего друга, который так неудачно развлекся прошлой ночью, заработав мигрень.—
Мне нужны деньги.—
Всем нужны деньги.—
Но я их заработал, — резко сказал Нордтон, — деньги не мигрень.—
Это не обязательно слышать соседям. Лучше доверительно признайся мне одному, разве тебя не поощрили на месте?—
Шеф был в отъезде, а мне пришлось уносить ноги немедленно. Еле попал на самолет. А мог и не вырваться вообще.—
Летел через Триполи? Рискованно.—
Нет, через Нджамену, Каир и Анкару. Обошлось.—
А что мне передать Элу? Вы читаете Жара в Аномо