Дядя Сайлас. В зеркале отуманенном

В сущности, пока что это были одни угрозы. День-другой после этого судья был угрюм и больше обычного раздражался на окружающих.

Он надежно запер те бумаги. Как-то в библиотеке, спустя примерно неделю, он спросил свою экономку:

— У твоего мужа были братья?

Миссис Каруэлл взвизгнула от такого внезапного перехода к похоронной теме, и выкрикнула в ответ прибаутку самого судьи:

— Две бадьи с горкой, сочти — сколько!

Но он был не в том настроении, чтобы шутить, и сказал жестко:

— К делу, сударыня! Мне не до того. Как-нибудь в другой раз, а сейчас дайте мне ответ на вопрос.

И она ответила.

В живых у Пайнвэка братьев не было. Когда-то был один, но он умер на Ямайке.

— Откуда ты знаешь, что он умер? — спросил судья.

— Потому что он так мне сказал.

— Тот, кто умер?

— Пайнвэк мне так сказал.

— Это все? — ухмыльнулся судья.

Он размышлял над этим делом, а время шло. Судья становился более замкнутым и менее склонным к развлечениям. Проблема задевала его сильнее, чем он мог предположить. Но так и бывает чаще всего, если приходится скрывать свои опасения, а он не мог их открыть никому.

Наступило девятое число, и судья Харботтл был рад этому. Он знал, что ничего не случится. Беспокойство еще оставалось, но завтра все это окажется позади.

(А как же документ, который я цитировал? Пока судья был жив, никто этого письма не видел; после его смерти — тоже. Он говорил о нем доктору Хэдстоуну, и в рукописях старого судьи нашли якобы копию. Оригинала нигде не было. Была ли это копия того, чего на самом деле не было, копия фантома, порожденного больным мозгом? Думаю, что так.)

Глава VI Арестованный

Судья Харботтл в тот вечер отправился на спектакль в Друри-Лейн. Он был одним из тех стариканов, кто, ища удовольствия, не обращает внимания на поздний час или случайные встречи. Он договорился с двумя закадычными друзьями из Линкольн Инн{140} после спектакля поехать в его карете и отужинать у него дома.

Их не было в его ложе, но они должны были встретиться у входа и здесь сесть к нему в экипаж; и мистер Харботтл, который ненавидел ожидание, поглядывал из окна с некоторым нетерпением.

Судья зевнул.

Он велел лакею подождать адвоката Тэвьеса и адвоката Беллера, которые вот-вот подойдут, и, еще раз зевнув, положил свою треугольную шляпу на колени, закрыл глаза, привалился спиной в угол, плотнее завернулся в свою мантию и стал думать о прелестной миссис Эйбингтон.

Будучи человеком, который мог спать, как матрос, по первому требованию, он подумал о том, чтобы вздремнуть. Эти друзья не имели права заставлять судью ждать.

Теперь он слышал их голоса. Эти чертовы повесы, адвокаты, смеялись, обмениваясь шутками и развязно препираясь. Карета качнулась и дернулась, когда один из них залез внутрь, а потом еще раз, когда другой последовал за ним. Дверь захлопнулась, и карета, громыхая, затряслась по мостовой. Судья был слегка мрачен. Он и не подумал сесть прямо и открыть глаза. Пусть считают, что он спит. Обнаружив это, они расхохотались (скорее зло, чем добродушно, отметил он про себя, услышав этот хохот). Он отвесит им по затрещине, когда они доберутся до его дома, а до тех пор будет изображать сон.

Часы пробили двенадцать. Беллер и Тэвьес молчали как могильные камни. Обычно эти плуты были веселыми и словоохотливыми.

Внезапно судья почувствовал, что его грубо схватили и выдернули из угла кареты на середину сиденья, и, открыв глаза, обнаружил, что находится между двумя сопровождающими.

Прежде чем извергнуть готовое сорваться с губ проклятие, он увидел, что это были двое незнакомцев, злобных на вид, одетых в форму служащих Боу-стрит{141}. В руке у каждого было по пистолету.

Судья схватился за сигнальный шнур. Карета остановилась. Он огляделся. Домов вокруг не было; но через окошки в неясном свете луны он увидел протянувшееся от края до края черное болото с гниющими деревьями, чьи ветви причудливо торчали в воздухе. Они тут и там стояли группами, как бы подняв вверх руки с торчащими прутиками-пальцами, отвратительно радуясь появлению судьи.

К окошку подошел лакей. Что-то знакомое почудилось мистеру Харботтлу в его вытянутом лице и запавших глазах. Он узнал в нем Дингли Чаффа, который пятнадцать лет назад был у него лакеем и которого он уволил без предупреждения, в порыве ревности, лишив тем самым куска хлеба. Мужчина умер в тюрьме от сыпного тифа.

Судья отпрянул назад в крайнем изумлении. Его вооруженные сопровождающие жестами подали знак, и они опять двинулись через это неизвестное болото.

Страдающий подагрой, обрюзгший старик в ужасе соображал, как бы ему защититься. Но пора, когда он был силен физически, давно миновала. Это болото было пустынным. Неоткуда было ждать помощи. В любом случае, он был в руках этих странных слуг — даже если предположить, что это была ошибка и они только исполняли волю того, кто его захватил на самом деле. Теперь не оставалось ничего другого, как повиноваться.

Вдруг карета резко сбавила ход — и пленник увидел из окошка зловещую картину.

Это была огромная виселица на обочине, она имела три стороны, и под каждой из трех широких перекладин висели по восемь — десять тел, опутанных цепями. С некоторых из них упали саваны, обнажив остовы, слегка качающиеся на цепях. Высокая лестница упиралась одним концом в вершину сооружения, а другим — в торфяное основание, усыпанное костями.

Вверху, на темной перекладине, что была обращена к дороге и на которой, как и на двух других, завершающих треугольник смерти, болтался ряд этих несчастных в цепях, какой-то вешатель, с трубкой во рту, как будто сошедший с известных оттисков «Ленивого подмастерья»{142} (однако здесь его насест был неизмеримо выше), лежал вразвалку и равнодушно швырял кости из небольшой кучки у его локтя по скелетам, висящим вокруг, отбивая у них то ребро, то руку, то половину ноги. Дальнозоркий человек смог бы различить, что тип этот был смуглый и тощий. Он не только вешал, но в некотором смысле и сам свисал со своей перекладины, и от постоянного смотрения в землю его нос, губы, подбородок были отвислыми и преувеличенно, до уродства, вытянутыми вниз.

Увидев карету, этот субъект вынул трубку изо рта, встал и несколько раз подпрыгнул на своей перекладине, торжественно потрясая в воздухе новой веревкой, и громко и отчужденно, как ворон каркает над виселицей, воскликнул:

— Веревка для судьи Харботтла!

Карета покатила теперь быстро, как раньше.

О такой высокой виселице судья не помышлял даже в самые развеселые моменты. Он подумал, что сходит с ума. И этот мертвец лакей! Он подергал себя за уши и потер веки; если он и спал, то не мог заставить себя проснуться.

Угрожать этим мерзавцам не годилось. Какая-нибудь brutum fulmen [154] могла навлечь на его голову вполне реальную опасность. Полное повиновение — лишь бы вырваться из их рук, — а там он приложит все силы, чтобы вывести их на чистую воду и прищучить.

Внезапно они завернули за угол огромного белого здания, под крытые въездные ворота.