«Блин… а ведь действительно, сапёры-разведчики, прикрытие… все, кто оказываются рядом с нами — это смертники! Саперы вообще каждый божий день гибнут! И кто ответит за их ежедневную гибель, — неизвестно?.. Группировка? Командиры? — озлобленно продолжал думать Егор. — Тут уже Родиной не замахнешься! А те, нашли себе оправдание: «не виноватые мы!», что проверка путей движения войсковых колонн — необходима и жизненно обязательна — спасает сотни жизней в день… Спасает, конечно, но какой ценой! Необходимыми условиями обеспечить — не обеспечили, и научить — не научили, но при этом, считают, что можно безнаказанно и ежедневно жертвовать людьми! Привыкли, там, в штабах объединённых группировкой, от штабных палаток до сортира ёрзать, для них сапёра угробить — как куском бумаги подтереться… — Егор чувствовал, как кровь в его жилах начинает закипать и пузыриться. — Ненависть негодования, — вот, что движет нами. — Сталина — нет! Поставил бы к стенке и расстрелял бы группу таких безответственных деятелей, или самих бы отправил фугасы искать… Того глядишь, что-то изменилось бы… хотя, не факт! Не факт… Моя Родина — это моя Семья! Сын, жена, родители… Жена… Сын…», — закружилось в голове Егора.
Последнее время он не вспоминал о них. И только редкими вечерами, когда было время для «безделья», они неожиданно появлялись — жена и сын. В такие моменты, что-нибудь да вызывало в памяти их образы и счастливые мгновения: короткие обрывки фраз, прикосновения жены, ее поцелуи… нелепые, нескладные и такие восторженные предложения двухлетнего сына… вспоминалось все, чем хотелось наполнить скверные вечера и мысли и страдающее сердце. И хотя Егор старался двигать эти мысли прочь, пряча их в закрома сердца, получалось не всегда. Не всегда удавалось справиться с собой и с чувствами:
«Вот и сейчас, — думал Егор, — подумал о них не вовремя! Они отвлекают меня. Я вдруг становлюсь сентиментальным и нежным… и может статься… неживым! А здесь нужно выжить! Здесь нужно быть напряженным, голодным, жестоким… Здесь!»
Вернувшись в расположение, Егор сделал чаю. Чай получился необычайно вкусный, какой-то домашний и семейный. Конечно, он был обычный, но для Егора — был особенный. Несмотря на это Егор сделал всего пару глотков, лег на кровать и замер, сложив руки на груди, как покойник. Уставился в тканевый потолок палатки, сквозь который в тоненькое отверстие пробивался луч дневного света, — хрупкий как золотая нить и острый как скальпель. Мысли Егора были просты и невесомы. Вдруг он резво вскочил, сел. Схватив карандаш, принялся что-то лихо строчить на фанерной стенке, что была сразу за спинкой кровати.
Глаза твои — луга цветные…
Подразделение только построилось на ужин, когда дежурный вбежал в расположение, и вместо того, что доложить о готовности к следованию в столовую выпалил:
— Товарищ старший лейтенант!.. Черенкова — нет!
— Нет… — Егор нехотя и лениво отстранился от своих мыслей, поглядел на дежурного, все еще отстраненными пустыми глазами. — Ищите… Что значит — нет?! Он что, в город ушел? Погулять?
— Никак нет, товарищ старший лейтенант! — бегающие глаза солдата, не могли скрыть волнения и желания поскорее убежать.
Егор молчал, не отпуская дежурного по роте, будто бы продолжая думая о том, чем занимался прежде. Дежурный был так ошеломлен, что не мог устоять на месте, казалось, он уже бежит по палаточному городку бригады, ищет Черенкова, заглядывает в каждую палатку, пристройку, в каждую щель и ямку. Снова бежит. Одергивает встречающихся людей, не прерывая бега, спрашивает их, и бежит дальше, что-то уныло бубня себе под нос — недовольный и запыхавшийся:
— Что стоишь? — Егор взглянул на дежурного, спугнув его еще раньше взглядом. — Выполняй!
Тот исчез, ничего не ответив. Дежурного не было не больше десяти минут, спустя которые, он стоял перед старшим лейтенантом Бисом, придерживая обеими руками Черенкова.
Черенков был пьян.
Егор, потерявший в одночасье дар речи, изумленно смотрел на солдата:
— Это что?! — грозно сказал Бис.
— Черенков, — жалобно ответил дежурный.
— Это ЧП! — произнес Егор с аффектацией грозности и гнева, и, не сводя глаз, с покачивающегося пьяницы. — Что случилось, Черенков?
— Я… Да… я… все в порядке, вроде… товарищ старший… лейтенант! — запинаясь на каждом слове, ответил солдат.
— Да ты, скотина, пьян! Ты что!? — закричал на солдата Егор, перебиваемый солдатскими отговорками.
— Товарищ… старший лейтенант, у меня… нервный срыв! Я стресс получаю… мне страшно… я нем… я немного… Тоже можно!
— Что?! Кому можно?! — Егор был неумолим. Намеренно нагнетая гнев ором, в то же время абсолютно спокойно думал: «А я ведь и сам пью… Снимаю напряжение, «запиваю» страх… Позволяю себе делать «это», не прячась…»
Именно поэтому, к солдату, попытавшемуся снять стресс таким же способом, отношение у Егора было двойственным. Однажды, уже был случай, когда Егор собственноручно налил солдату водки. То был солдат, подорвавшийся на фугасе и едва не погибший. Выпив пятьдесят граммов и съев тарелку горячего, Егор отправил его спать… И как считал Егор, тогда, это было необходимо исключительно в «медицинских» целях, и не повлекло за собой последствий, вроде беспробудного пьянства среди солдат.
Этот же случай, был из ряда вон выходящий.
— Ты сколько сожрал?! Какой стресс? Такими дозировками — быков валить можно, а не стресс снимать! Такое дерзость, не оправдывает никакое расстройство, будь оно даже психофизического характера… И в довершение всего, — окончательно подумал Егор, — безнаказанность может привести к всплеску аналогичных проявлений пьянства.
Построение, предшествующее отбою затянулось. Пьяный солдат проявлял несдержанность, наглость,
