значит вытаскивать? Вытаскивай, я прикрою! Это твой солдат… ты — его командир! Извини!» — Владимир безучастно кивнул, — Вытаскивай!
В этот момент Егор почувствовал в его голосе усмешку, вроде той, когда говорят: «Ты чего, дурак, мне предлагаешь!»
На мгновение, Егору стало невыносимо одиноко и чертовски страшно. Страх сковал его ноги и ударил кровью в голову, в глазах все плыло так, что последующие сухие слова Стеклова Егор уже не смог рассмотреть на его лице.
Страх. Он был парализующим. Все Егоркино нутро, сжавшись в комок, отвергало любые действия, подвергающие его такому риску. Тошнота подкатывала под кадык неприятной горечью. Голова разваливалась на части, словно ее сжимали в тисках: с одной стороны, — неподвижная губка — трусливое самосохранение, с другой, — подвижная — командирский долг. Еще никогда ранее, Егор не стоял перед таким трудным выбором. А теперь, теперь он не мог принять быстрого решения, нужно было время… Егор его тянул. Заразительно колотило от ужаса и возбуждения, но делать было нечего, решил Егор: это был его солдат.
Егор сделал несколько очередей по одному из окон, откуда прежде велся автоматический огонь. Пробежался слепыми слезящимися глазами по дому, сменил позицию, подполз к бордюру, оттолкнулся от него и, как трусливая собака, на низких лапах, метнулся под колесо телеги. Взглянул на Федорова.
Федоров лежал лицом к верху. Его тело было целым, по крайней мере, так казалось с первого взгляда. Разбираться и рассматривать — времени не было: разгрузочный жилет и кевларовая «грудь» бронежилета была изодрана и всклокочена, ворот бушлата в крови, как и все лицо, один глаз открыт. Рваные кисти рук кровоточили, но были целыми. Ноги тоже, и торчали из-под телеги, наружу. Федоров лежал головой под передним мостом прицепа.
Присев у ног солдата, Егор попробовал аккуратно тащить Федорова за них, но сдвинуть с места не смог. Федоров был не подъемен для Егора. У Егора просто не хватало сил.
Обессилено рухнув под телегой на асфальт, и широко расставив ноги, Егор сидел у тела своего солдата, озираясь по сторонам и набираясь сил, выжидал удобный момент для очередного рывка. Егор сидел и видел как, по всей улице, влево и право, против четырех восьмиэтажных домов, шел бой, вздыбливая асфальт фонтанами выбиваемого из него камня, выкорчевывая огнем куски бордюров и кирпичных стен. И обрушивал в ответ, на панельные дома, красно-желто-зеленые огни коротких и длинных трассирующих очередей вперемешку с яркими и громкими пламяразрывами противотанковых гранат.
Егор сидел и вздрагивал, ежась, при каждом громком и неожиданом взрыве. Невидимые духи разрывов касались и трепали его. Касались его лица своими бескостными, ватными руками. Толкали в разные стороны, короткими, щипающими тычками, обдавая горелой пылью прогнившего пылесоса. Егор силился не моргать и не вздрагивать, непроизвольно пряча голову, вжимая её в плечи, прижимая к груди, инстинктивно вскидывая кверху локти рук, выворачивая их наружу. Понимал, что отсюда надо скорее бежать. Но бежать не мог.
Дальше по дороге, слева, стояли два бронетранспортера и молчали. Прозвучали несколько гранатометных выстрелов из глубины квартала, и разорвались рядом с «коробочками», получив в ответ хилую автоматную очередь на каждый промах. Несколько согнувшихся солдат (как показалось Егору, один из них, Дудатьев), пересекли проезжую часть дороги, один за другим, и утонули за откосом неглубокого кювета. Собрав оставшиеся силы, Егор схватил Федорова за поясной армейский ремень и, упершись ногами в землю, рванул его на себя, издав самопроизвольный, гортанный рык.
Тело поддалось. Прогибаясь как весельщик во время гребли, Егор стал тянуть его к бордюру. Со стороны, Егор походил на муравья, настырно тащившего мёртвое тело гусеницы. Корячась и карабкаясь, цепляясь пальцами за гравийные выступы и выбоины, срывая кожу, и оставляя за собой кровавый след, Егор тянул солдатское тело за собой. Обессилив, рухнул щекой на асфальт. Никогда в жизни он не подозревал, что асфальт имеет запах… запах подвальной сыри… запах могилы.
— Надо ползти! — простонал себя Егор. — Нужно двигаться!
У бордюра Егора подхватил Стеклов. Они вместе перекинули Федорова за его край. Тело неаккуратно ударилось окровавленной головой о землю, оставив на земле сгусток черной крови. Но никто на это, ничего не сказал, думая, что телу было не больно. Федорова затащили за тачку электростанции.
От такого сумасшедшего успеха Егор испытал удивительный по мощности прилив сил. И, оттого, что Федоров — оказался жив! В следующую минуту, солдат резко и неожиданно, оказался в сидячем положении.
— Черт, возьми! — ахнул Егор!
— Твою-то мать! — заорал Стеклов. — Жив, гадина!
— Жив! — кричал Егор, чуть ли не плача от радости, срываясь истеричным смехом. — Жив! Жив! — нервно всхлипывая, повторял он раз за разом.
Федоров действительно был жив!
К нему подбежали. Осмотрели. Все его лицо было покрыто потрескавшейся кровавой коркой. Правая глазница, была залеплена сгустком крови, от чего глаз не открывался, а левый приоткрытый глаз, напротив, не закрывался веком от того, что в глазном яблоке торчал остроконечный осколок не то асфальтного щебня, не то железа, не то стекла. Первым желанием Егора было извлечь осколок, мешающий помутневшему глазу, но делать этого не стал — глазу было уже не помочь.
Спустя двадцать пять минут, когда стало понятно, что самостоятельно саперам не выбраться, командир бригады отправил резерв на помощь. Командир второй заставы Невон Виталий, поддавшись уговорам молодого и отчаянного лейтенанта Василия Козелкова, отпустил того во главе группы из десяти человек на выручку попавшим в засаду сапкрам, через квартал. И только лежащие под огнем саперы не знали, что резерв разведки будет отрезан гранатометной атакой, на повороте улицы Маяковского и Хмельницкого. От чего резерв завязнет в своем собственном бою. А Козелков, не сможет пересечь дорогу, рискуя положить солдат под пулями, в спину…
— Вовка, выводи Федорова… уходите в проулок, понял?! — убегая, крикнул Егор, — а я соберу остальных. Встречаемся на Лермонтова. Я за БТРами!
— Давай… я понял! — ответил Стеклов.
Оставив Стеклова перевязывать Федорова, Егор побежал к БТРам. Словно маятник, раскачавшись и оттолкнувшись руками от бордюра, Егор выскочил на проезжую часть и стремглав преодолел двадцать метров до первого бронетранспортера. Открыв боковой люк бронемашины, увидел наводчика, резко дергающего рукоять взведения затвора пулемета, тот пытался установить затвор на боевой взвод; и водителя машины стреляющего из автомата.
— Какого х. я не уводишь машину из-под огня? Почему нет огня?! — проорал Егор.
— Пулемет заклинило, товарищ лейтенант!
Крупнокалиберный пулемет молчал по причине неполного отхода затворной рамы назад. Она осталась в промежуточном положении, а патрон, извлеченный из приемника, остался в зацепах извлекателя.
— Уводи машину из-под огня! Уводи в частный сектор! — как оглашенный крикнул Егор.
— Не понял… — крикнул в ответ водитель.
— Уходи в проулок, дебил! — злобно прикрикнул Егор.
— Понял! — гаркнул водитель БТРа. Они кричали друг другу, словно были на почтительном расстоянии, и обычного разумного обращения было недостаточно. Его действительно было недостаточно, потому как обоих переполнял и страх, и адреналин, и шум боя, и злость, и ненависть.
— Давай! — крикнул Егор в ответ, и рванулся ко второму бронетранспортеру.
Вторая машина молчала из-за перекоса ленты в приемнике и ее заклинивания в патронной коробке.
Нецензурно выражаясь, Егор приказал уходить вглубь частника и вторую машину. Вернувшись к первому БТРу, проорал об отходе с новой силой. Жестом показал то же самое водителю второго машины, наблюдавшему за Егором через смотровые люки со стеклами и открытыми броневыми крышками. Двигатели бронемашин дрогнули, и с рокотом выдохнув едкий теплый дым, тронулись с места. Прилетевший выстрел гранатомета, разорвался с другой стороны машины, от чего Егор крепче жался к машине, прикрываясь ее
