телом. Открыв заградительный огонь веером, «полоснул» с автомата по дому. На перекрестке нырнул под трактор и вынырнул в газоне, рядом со Стекловым, Федоровым и Фофановым.
Федоров, действительно был жив. И это было для Егора — чудом!
Принятое решение — уходить в частный сектор, выполнить на месте оказалось намного сложнее. Об отходе, по цепочке, голосом, удалось оповестить не всех, а только часть солдат. Пробегая мимо стреляющих, Егор кричал, но его не слышали. Тогда он бежал к солдату, хватал того за шиворот, пытаясь оторвать от земли, кричал в самое ухо, указывая проулок для отхода. Бежал к следующему…
Стеклов быстро разобрался, чего добивается Егор. Хватал солдат уже набегающих на него и, пропуская сквозь себя, толкал в проулок. Разворачиваясь, стрелял несколько коротких очередей в дом, казалось, не прицельно, навскидку, и снова, встречал солдат. Из-за несмолкаемого шума стрельбы Стеклову и Егору пришлось бегать чуть ли не за каждым бойцом персонально.
Часть саперов-разведчиков под огнем боевиков благополучно отошли в проулок частного сектора, продолжая уже стрелять из глубины улицы по восьмиэтажке, заглядывающей меж дворов и деревьев. Продолжая прикрывать огнем бегущих навстречу солдат. Интенсивность огня немного спала. Она стала уже не такой плотной, и вероятно, это означало, что боевики тоже покидали со своих позиций, оставив прикрывать отход банды нескольких стрелков и, как показалось Егору, маскирующегося под автоматическую стрельбу снайпера. С некоторого времени, Егора особенно страшили снайпера. Воевать против него становилось не просто сложно, а страшно. Конечно, существовало предположение, что кто-то имитировал стрельбу снайпера, и то, что снайпер был не опытен. Но то, что это был действительно он, было очевидным. Специфический темп и звук его стрельбы Егор теперь знал хорошо.
Укрывшись в проулке, Егор произвел перекличку групп. Не хватало троих: сапера, бойца из группы прикрытия и кинолога с собакой. Недолго раздумывая, Егор выхватил сидящих на корточках гранатометчика, пулеметчика и двух стрелков, и побежал с ними к перекрестку. Фофанова и еще пару бойцов Егор отправил по параллельной улице, вперед, прочесать частный сектор изнутри.
— Фофан, бери двоих, надо прочесать Лермонтова, — грубо сказал Егор, в запале, — может, кто вышел огородами! Двоих на перекресток — пусть наблюдают в обе стороны! Остальные — круговая оборона! Вова, ты с раненным…
Оставшиеся солдаты заняли круговую оборону вокруг бронетранспортеров. Стеклов остался с Федоровым.
— Огонь по команде, — кричал Егор бойцам. — Вы, двое, начинаете… — Егор указал на автоматчиков, — заградительным, по всему, что видите… перед собой! — Следом, РПГ… пока они стреляют — выбираешь цель, — я начинаю по тебе, понял? Лазарь, ты — мочишь параллельно моему движению, по фасаду… бери средние этажи… впрочем — по свому выбору! Понял? — Понял, — сказал Лазарев, обрадованно.
— Приготовились! — Егор передернул затвор, изготовился бежать. — Огонь! — сухо щелкнув, граната с шипением вылетела из ствола, оставляя за собой бледный инверсионный след. Словно по выстрелу стартового пистолета, не видя ничего, кроме направления в котором предстояло бежать и ближайшего ориентира — ветвистого дерева, который Егор выбрал для укрытия, он бросился вперед.
В голове тикало, сердце задыхалось, и казалось вот-вот должно остановиться, но Егор непомня себя несся вперед. На все остальное, неважное, то, что осталось в этот момент, за спиной, было плевать, на это времени не было. До выбранного дерева-укрытия было метров шесть. «Успеть бы, добраться…», — успел подумать Егор. — А пока бежал, успел выбрать место следующего укрытия. А дальше были: куча битого кирпича, очередное дерево, открытая калитка какого-то двора и даже фонарный столб… Солдат нигде не было.
Отбежав достаточно далеко, Егор никого не обнаружил. Развернулся и рванул обратно. Бежать после контузии было нелегко. Уже на обратном пути он еле волочил ноги, но когда перед его носом, в забор врезалась короткая автоматная очередь. Его ноги от неожиданности подкосились и, ударившись о землю, он кубарем покатился по тротуару. Тут же вскочив, нырком влетел в очередную, открытую калитку частного дома, ободрав в кровь ладони. Егор повалился на кучу сухого подмерзшего навоза, которая была сразу за воротами. А за кучей коровьего дерьма сидели три солдата, и спокойно курили…
То, что Егор увидел, сразило его наповал. Подкатившийся ком ненависти стал тяжелым, выбив на глаза слезы удушья. Собственной жизнью рискуя, Егор бежал, в лучшем случае — спасать раненых солдат, в худшем — забирать их мертвые тела. Он готов был ко всему, что уготовано было судьбой, но только ни к такому — три непуганые, наглые рожи, сидели за кучей говна и курили! Все Егору было понятно: четыре магазина с патронами на брата. Бесцельно выпущенные, они, конечно же, закончились на третьей минуте боя. Все понятно: страшно! Но никто неразрешал покинуть боевой порядок группы, думал Егор. А как же товарищи, которым нужно было их плечо? Как же все те, которые своих в беде не бросают? Как же узы товарищества и братства, святее которых, ничего нет? Как же сам Егор, бегающий за совершеннолетними придурками, чтобы не стоять и не смотреть потом их матерям в глаза? Как же его семья, жена и маленький сын, которому два с половиной года, и в жихни которых он уже два года отсутствует?!
«Враги!» — прозвучал гневный вердикт в воспаленном мозгу Егора, как ответ на все возникшие за минуту до этого вопросы, что пролетели в голове со скоростью света, но с языка не сорвались. У Егора не было сил, не то место, чтобы сейчас в этом разбираться. Егор лишь тяжело дышал и рычал от злости.
— Вперед, суки, короткими перебежками — Марш! — единственное, что смог выкрикнуть взволнованный Егор, указывая на калитку. За двумя выскочившими солдатами рванул и кинолог Ульбашев, на руках которого была собака. Собака была мертвой.
Как оказалось, собака была убита выстрелом в голову, в правое ухо. В тот момент, когда Ульбашев, с началом обстрела спрятался за бетонным столбом электролинии, напуганная собака, пыталась спрятаться в ногах своего хозяина, но не смогла — ей не хватило места, и хозяин, вынужденно пожертвовал ей.
…Егор бежал замыкающий, перед ним бежал кинолог с мертвой собакой на руках. От давления в глазах Егора все расплывалось. Глядя на плывущие перед глазами окна, Егор вел беспорядочную заградительную стрельбу в сторону домов, и дважды споткнулся о кинолога, который вдруг неожиданно присаживался на колено. Ульбашев приседал вынужденно, потому что неуклюжее тело мертвой собаки всякий раз норовило выскользнуть из его рук, как живое. А стреляющий из автомата Егор не мог видеть его под собой.
В районе улицы Окраинной, до которой оставались считанные метры, кто-то яростно поливал автоматным огнем. Это стрелял Федоров. С перевязанной головой и осколком в глазу, он бегал по палисаднику перед домом, где недавно пострадал от фугаса. Выкрикивая короткие ругательства, и меняя стрелковые позиции, Федоров палил по восьмиэтажкам, отбрасывая опусташенные магазины в сторону. Отбрасывал пустые, пристегивал очередные — снаряженные, продолжая безжалостно давить на спусковой крючок автомата. Его бой был в самом разгаре. Он был возбужден и неуправляем, но сейчас это мало кого пугало. Вбежав в проулок, Егор рухнул на колени. Голова шла кругом и его стошнило.
По приезду на базу Егора уже ждали в медпункте бригады, но он проехал мимо. Шумейкин с медсестрами прибежали в расположение саперной роты сами. Егор лежал на своей постели в грязном. Одетый. Обутый. В голове его, будто жили другие люди, которые разговаривая, доставляли Егору страдания, от чего он морщился и отворачивался, выворачиваясь словно наизнанку.
— Давайте раздевать? — услышал Егор приятный тихий голос. Это был голос женский: мамин голос. Он затих, прислушался, и беззвучно застонал — заплакал, тихими, добрыми и тоскливыми слезами. Егору вдруг вспомнилось самое недавнее детство, когда он еще не был курсантом, не был школьником, а был обычным беспечным ребенком. Когда казалось, нет вокруг счастья и несчастья, радости и горя, а есть одно бесконечное, как небо, мирное представление жизни. И никакой иной она, жизнь, просто быть не может, потому, что есть мамин голос — любовный и нежный. Колыбельный. И ни каким другим, кроме, как нежным и любимым, он быть не должен, как в том далеком и счастливом мире.
…Голос. Как только Егор услышал его, ему вспомнилось, как блестит солнце, на диске маленького зеркальца, и как оно играется на стене солнечным зайчиком, как в этом зеркале ему увиделись, представились жена и сын. Красивое лицо ее прелестно улыбалось Егору, будто не видело на лице Егора слез и страданий. А маленький сынишка, почему-то прятался за мамку, обхватив ее стройную ногу
