— Ты где, прием?..
— Я на первом этаже «белого дома» «30-ый», как принял?
— Принял «20-ый»… Иду!
— …«20-ый», «30-тому», прием… Ну, ты где?
— Я — «20-ый», прием… А я уже в курилке…
…До улицы Суворова оставалось два проулка.
Сработал тональный сигнал радиостанции, как всегда неожиданно. Егор вопросительно поглядел на радиостанцию на груди. Ее звонкий, трехнотный звук, сменило протяжное человеческое мычание, через секунду окрестившее Егора, его позывным. Егор уже настолько хорошо знал этот голос, что произношение позывного, говорившего в этот момент резидента, не требовалось, — это был Крышевский.
Для Егора, Крышевский не был просто подполковником, офицером штаба, или исполняющим обязанности начальника штаба. Крышевский для Егора был одним из редких справедливейших и умнейших офицеров, с которым Егору довелось служить. И Егор этим гордился. Этот человек был грамотным военным трудоголиком. Нескончаемая трудоспособность Крышевского, подкрепляемая в любое время суток стаканом крепкого чая и выкуреной в три затяжки сигареты без фильтра, на ходу, опять же из-за отсутствия свободного времени для перекуров, просто сражала Егора. Когда Егор ложился спать, Крышевский еще работал; когда Егор в четыре утра уходил на задачи, он, уже сидел на радиостанции, прослушивая радиоэфир. Нередко короткий разговор между Егором и Крышевским, в четыре утра, выглядел так:
— «Варяг», для «Водопада», прием… — осторожно нарушая хрупкую утреннюю тишину, говорил Егор в радиостанцию, сидя на фыркающем бронетранспортере.
— … Ммм… — утробно мычала рация. — На приеме «Варяг», для «Во-до-па-да», — говорила она, хриплым грубым голосом начальника штаба, делая акцент на каждом слоге Бисовского позывного.
— Я — «работаю»…
— …Пиз. уй, — грубо отвечала рация, и Егор улыбался, потому что в четыре утра, в этом голосе и в этом слове не было грубости, это слов не было ругательством, и в четыре утра оно означало одно, что в этой прозрачной и невидимой пустоте радиоэфира, где-то есть человек, который поддерживает тебя, волнуется… и ждет, когда ты вернешься, выполнив поставленную боевую задачу, вернешься, четко отработав… с результатом… живым и невредимым.
Высокий, с полутораметровым шагом, с надвинутой на брови кепкой, из-под которой, вследствие того, что Крышевский не любил стричься в командировках, торчали в разные стороны вьющиеся волосы.
— Бис, а кто придумал тебе этот позывной? — спрашивал Крышевский Егора. — «Водопад»… «Во-до- пад»…
— Связисты, товарищ подполковник, а что?
— Да ничего, «Во-до-пад», так просто спросил.
— А-а-а… — задумчиво произносил я Егор.
— Вот тебе и «а», — дразнил Крышевский Биса.
Между собой, Егор и Стеклов, прозвали Крышевского — «Рожденный бурей». Однажды во время инженерной разведки Егор и Стеклов размышляли — кроются ли в окончании длинной фамилии и отчестве — Казимирович, польские «пани-корни»…
— Наверное, все-таки есть, — соглашался Стеклов.
— Скажи, Крышевский — это мегамозг нашей бригады?
— Да, согласен. Часто случается так, что многие начальники «говорят», лишь для того, чтобы обозначить, что они тоже начальники… Так вот, эти многие, просто меркнут рядом с Крышевским…
— Да, Крышевский — это Голос, голосом, к которому прислушивались абсолютно все.
— «Водопад», ммм… с праздником… — проговорилась радиостанция. Крышевский осекся, будто испытывая стеснение, и закончил, — тебя и… твоих солдат. Удачи тебе! Как принял!
— Принял… спасибо… тов… «Варяг»! — расчувствовался Егор.
Егор пытался «проглотить» подкатившийся и парализовавший речь, комок чувств. Это было настолько трогательно и приятно, будто бы это, сделал Егоркин отец, — по-отцовски, и сдержано.
До улицы Суворова оставался проулок.
Пройдя второй проулок, Васин приближался к третьему, знаменитому тем, что на всей его протяженности, вдоль бордюра, тянулась одна большая свалка бытового мусора:
«А-а, Федор — мусорщик!.. — вспыхнула в голове Егора, услышанная однажды фраза — Не мусорщик, а помойщик!» — Федоров сейчас в военном госпитале, в Ростове, — успокоил себя Егор.
…Бытовые отходы, стали «камнем преткновения», неуступной конфронтацией между Егором, главой Ленинского района и местными жителями этой улицы. И все дело было в том, что Егор производил обстрел мест и участков местности наиболее вероятного минирования, в том числе и мусорных куч.
Цель обстрела заключалась в возможной детонации, повреждении и выводе из строя взрывного устройства. Обстрел производился, конечно же, из крупнокалиберного вооружения, коим являлось вооружение бронетранспортера.
Это нисколько не радовало местное население, потому как стрельба эта была утренней, да и вообще, пугала и рикошетила, в разные стороны, что, конечно же, могло стать причиной чьей-нибудь случайной гибели. Но иначе поступить Егор не мог. Единственным условием разрешения этой столь щепетильной ситуации была уборка мусора с улицы. Только отсутствие мусора у проезжей части исключало и последующую стрельбу.
В тот момент, когда произошел подрыв радиоуправляемого фугаса, Васин, поравнялся с кучей мусора, сбавил темп шага и принялся пристально ее изучать. Сапера, окутала резвая огненно-осколочная волна белого дыма. Прыгнув на него словно сорвавшаяся с цепи злая собака, облако дыма неспешно опало, сквозь которое Егор увидел, как Васин неподвижно стоит на месте. Через секунду после взрыва, когда Васин и не посмел пошевелиться, висевший за его спиной противотанковый гранатомет «Муха» сдетонировал, и граната вылетела из тубуса.
Егор бежал по обочине к застывшему саперу, который казалось, не мог понять, что же все-таки произошло. Граната взвилась над головой подорванного сапера-разведчика, и тут же разорвалась, накрыв его ярко-красными брызгами второго взрыва. Егор бежал; и, не успевая остановиться, укрыться, лишь выставил руки вперед, закрыв лицо от возможных поражающих осколков. Тело Васина безжизненно рухнуло наземь, как подкошенное…
Взвыли рокотом двигатели бронетранспортеров и их крупнокалиберные пулеметы. Сорвавшись с места, своими металлическими телами они перекрыли место подрыва, на котором лежал солдат. Начался бой…
На самом центре проезжей части, едва ли не под колесами бронетехники, лежало еще одно тело, несносное и бессмертное, крепко сжимающее в обеих руках пулемет. Это был Лазарев. Он лежал на спине, с закинутой назад головой и придавленный «неуклюжим» пулеметом, и Егор не сразу заметил его. Добежав до Лазарева, к Егору подоспел еще один солдат группы прикрытия, с которым они вдвоем стянули тело пулеметчика к обочине дороги. После чего Егор рванул к Васину. Находясь в самом эпицентре хаоса, под градом пуль, наводчик бронемашины и несколько бойцов группы разведки уже грузили раненного сапера в головную машину.
Егор подоспел к бронетранспортеру, когда все уже было сделано. Солдат был загружен.
— Давай… на «Северный»… быстро! — отдельными словами дышал Егор, пригибаясь от свистящих отовсюду пуль. — В госпитале… в госпитале, не забудь сообщить… крови… группа — вторая! Все!.. Давай! — кричал Егор водителю сквозь боковой распахнутый люк десантного отсека. Кричал и боялся взглянуть на своего бойца. Боялся, что если он посмотрит, то увидит, поймет, что тот мертвый и искалеченный. А так, вроде, сохранялась надежда, что вдруг жив. Всего лишь ранен, но жив. И только, когда Егор поднял нижнюю часть крышки люка, он виновато взглянул на Васина. Зажмурился на секунду, и снова взглянул. Лицо Васина было спокойным и умиротворенным. Казалось, что он ждал этого события, этого дня. Ждал взрыва, ждал и дождался. На его лице, закрытых глазах застыло страдание, которое задолго до этого пропечаталось на нем.
Только теперь, взглянув на «Молчуна» Васина, Егор увидел то непонятное и беспокойное, что
