взбираются на травинку, где и проводят последние часы своей жизни… Пока, генералы пишут книги о войне, война не будет другой!
Когда Егор с ребятами спустился восьмиэтажного дома, в районе контрольного поста милиции бушевали местные жители. Егор, вновь окруженный вниманием «сумасшедшего» пулеметчика Лазарева, уверенно шагнул им на встречу.
Чеченцы говорили много и все сразу. Говорили, как всегда об одном и том же: как не нравятся обстрелы домов, в которых живут люди, в которых, живут дети. Егор понимал это и раньше, и потому в глубине души даже радовался, но не злорадствовал. Пожалуй, только эти бедные люди, имевшие последнее полуразрушенное жилье не догадывались, что Егор, делает это намеренно, именно потому, что тут жили они — «люди, у которых есть дети».
Конечно же, Егор не имел желания истребить жителей полуразрушенных многоэтажек. Всякий раз, стреляя в окна многоквартирных домов, он ни на секунду не помышлял убить невинного ребенка или женщину, или безобидного мужчину; Егор стрелял в боевиков, стреляющих в него. Ведь за все время, ни Егор, никто другой не слышал о том, что в результате обстрела этих домов военными погиб хотя бы один жилец, живущий в одном из этих домов. Совершенно точно такого не было, иначе бы здесь митинговали бы каждое утро. И сейчас же, Егор вдруг неожиданно вспомнил, как полтора часа назад, гранатометчики разносили в пух и прах отдельные комнаты и квартиры, совершенно не зная и не думая какие из них жилые а какие нет, и из которых вылетала мебель, тряпки, хлам… И пусть так, безусловно и однозначно, Егор не стрелял в людей, и точно не имел намерений убить чего-либо ребенка; его целью были бандиты, которые последнее время особенно активизировались именно здесь, ежедневно стреляя и подрывая его саперов… его солдат. Совершенно нетрудно было предположить, догадаться, что боевики, делали это, с молчаливого согласия местных жильцов, организуя засады и огневые точки в соседних, нежилых квартирах… в коидорах… рядом, буквально через стенку.
Егор истратил терпение:
— Слушайте! Послушайте! Я буду стрелять на вашей улице, расстреливать мусор, стрелять в ваши дома, в ваши окна… — спокойно сказал Егор. — Я буду ежедневно списывать на эту улицу до двух тысяч патронов различного калибра, пока с ваших домов, с ваших окон будут стрелять автоматы и гранатометы; и будут гибнуть мои солдаты! — рассердился Егор. — И меня совсем не волнует… я совсем не переживаю, сколько я убью мирных, в кавычках, жильцов, разрушая ваши восьмиэтажные лачуги. Пока, вы… предупрежденные, лежите на полу своих разрушенных квартир, зная о готовящемся нападении или засаде — я буду стрелять! Пока вы своей трусостью будете оказывать поддержку бандитам — я… буду… стрелять!
— Мы ничего не знаем! — кричали из толпы.
— Не знаем?! — возмутился Егор. — И я ничего не знаю… И не хочу ничего знать… Ничего могу для вас сделать!
На следующее утро Егор, подойдя к улице Суворова, остановил дозор, который тут же занял круговую оборону, а сам долго стоял в нерешительности, разглядывая многоэтажные дома, кучи мусора, глядя в затуманеннную неизведанную даль улицы, о чем-то думал. А затем подозвал наводчика БТРа и указал ему что-то в направлении улицы.
— …все понял? — услышал подошедший к Егору Стеклов. Стеклов остановился рядом, еще не понимая, задуманного Егором.
— Ну что, Вовка, — сказал Егор, — будем сегодня мусорные кучи расстреливать, или нет?!
— Не знаю… — сказал Стеклов, — как решишь?
— А я уже все решил… — сказал Бис, направляясь к заскрежетавшему позади БТРу, — разнесу нахрен, к чертям собачим, эту улицу!
— Почему — «собачим»? — хмуро буркнул командир кинологического взвода, направляясь следом.
— Извини, Вов, ничего личного!
— А, понял…
Бис нырнул через командирский люк внутрь БТРа, после чего раннее утро наполнилось подобием музыки знаменитой пятой симфонии Бетховена, в миноре, из торжественного грома и резкого треска грубых раскатистых пулеметных очередей КПВТ, которую разбавляли высокими нотками звуков бьющиеся о броню, скатывающиеся и весело падающие наземь гильзы…
Егор нервно расхаживал по палатке.
— Да послушай, Ген, при всем уважении к разведчикам, меня возмущает тот факт, что они бездействуют!
— Разве они ничего не делают? — спокойно произнес Кривицкий. — По-моему, им задачи нарезают не меньше нашего…
— Да я не спорю! Нарезают, но где?! Что это за разведка такая, не пойму? — возмутился Егор. — Засады и разведывательные поисковые мероприятия проводяться на других направлениях, нежели там, где это действительно нужно — там, где мы! Конечно, Семшов или Бреусов… кто они — всего лишь командиры взводов! Они не могут принимать самостоятельных решений, но видимая ими обстановка как-то должна отражаться в их докладах и разведданных. Ну, не слепые же они?!
— Да что они могут? Может, они и видят, а решения принимаются куда выше, чем тебе хочется! Тем более, что ты хочешь, чтобы все крутилось вокруг тебя, а у них свои цели и задачи. Судить сложно…
— Чего уж сложнее! — возмутился Егор. — Ежедневные подрывы личного состава, как и установка фугасов на одной и той же улице давно должны были привлечь внимание и сконцентрировать разведывательную деятельность в этом районе, разве не так?
— Так, конечно…
— Вот! Но этого не происходит!
— Не происходит.
— Работа штаба же напротив, приобрела форму подсматривания за саперами и выжидания, когда Бис привезет с маршрута очередной «груз-200»… Старшие чудо-командиры! Они как будто проверяют нас на прочность!
— Егор, ты все равно ничего не докажешь! Не рви сердце…
— Ух-х… как я зол, а! — размашисто шагал Егор по палатке. — Совести еще хватает, обзывать нас — «одноразовыми»… Постеснялись бы! Расписались в своей нерадивости и безграмотности, и виноватых ищут вокруг. Ну не дибилы они?! Конечно, это же легче всего пиз. еть о выполнении утвержденных группировкой мероприятиях, но и там, как я подозреваю, не все грамотные сидят!
— Это точно! — согласился Кривицкий.
В действительности, Егор высказывался честно и, по сути, в его словах была доля истины. В сложившихся обстоятельствах, штаб бригады, в лице комбрига и отдельных офицеров управления, за исключением разве что подполковника Крышеского и временного замполита, не только относился к старшему лейтенанту Бису с предубеждением, но и испытывал такие же ложные чувства ко всему личному составу саперной роты. Противников было много. Люди, подобные им и склонные занимать пассивную жизненную позицию, так сказать плыть по течению всеобщего перенебрежительного отношения, были убеждены в том, что раз их мнение единогласно с мнением первого лица бригады, значит их мнение объективно и беспристрастно. Но это было ошибочно, тем более к тем, кто выполнял сложные оперативные и боевые задачи. Между тем, преверженцы комбриговского мнения негнушались и не упускали возможности за глаза унизить, как лично Биса, так и работу всего саперного подразделения, квалифицируя ее как безграмотную, не прибегая к тому, чтобы каким-либо образом изменить или переломить ход текущих событий. Командир бригады совершенно не стремился хоть как-то образом минимизировать гибель солдат- саперов, предпочитал уклоняться от принятия ответственных решений, пользуясь правом срывать злость на лейтенанте-сапере, обвиняя его в отсутствии результатов его специфической работы, обвиняя в подрывах личного состава и его личной безграмотности.
В силу этих обстоятельств, отношения Егора с командованием сложились взаимно негативными,
