происходило с ним много времени раньше, в его душе, в сердце, — он боялся подорваться, боялся и молчал. Потому, что знал, сколько не говори, изменить это не под силу ни ему, ни Бису, ни Винокурову… ни Господу Богу… А теперь он был спокоен и умиротворен, потому, что все было уже позади. Все свершилось.
Когда погрузили сапера, Егор оглянулся и посмотрел на то место, куда стащили Лазарева, но того на месте уже не оказалось. Егор взмахнул рукой, и сорвавшийся с места бронетранспортер растаял в голубом жидком облаке выхлопных газов.
Стрельба нарастала, но Егору она уже не казалась страшной. Казалось, что прошла целая вечность, а ведь на деле — лишь несколько минут. Скатившись за бетонную автобусную остановку, Егор перевел дух, пополз к ее левому краю. Выглянул внизу, у самой земли, поймал себя на мысли, что он снова страшно боится. И особенно, смертельно боится выглядывать из-за угла укрытия, как будто десяток автоматных стволов только и ждут появления его головы. И, тем не менее, поборов секундное смятение, Егор высунулся, выявляя огневые точки «чехов».
Огневые точки боевиков Егор выявил очень быстро — слева их четыре: две — в «восьмиэтажке» напротив, в окнах подвального помещения.
«Признаться, — подумал Егор, — неожиданно!»
У Егора, да и у бойцов уже успела сформироваться привычка, что стрельба по ним ведется в основном с верхних этажей высоток. Так случалось очень часто. Поэтому в минуты боя, все стремились стрелять вверх. Да и верхние этажи, когда ты под ними, всегда казались более угрожающими, нависающими, ясно видимыми. Они навалились сверху, на голову, целым домом, грузно прижимая к земле, словно это был большой, толстый мужик в овечьем тулупе и распростертыми объятиями… Еще две точки были на четвертом этаже соседнего дома, что стоял торцом к проезжей части:
— Как же я раньше не догадался! — отчаянно корил себя Егор. — Ну, правильно! Где же еще, как не с подвального окна! Оттуда и отходить легче! Это же не с восьмого этажа потом убегать… А я… дурья башка! — Егор открыл огонь, выпустив магазин патронов. Перезарядился и переместился вправо на другой конец остановки, выглянул, и увидел Лазарева:
— Твою-то мать, Лазарь!..
Тот стоял перед остановкой, на дороге, во весь свой рост. Его рвало, но при этом он стрелял из пулемета, не сходя с места. Прогибался дрожащим от пулеметной отдачи телом, блювал, и снова стрелял. Было, похоже, что он получил при подрыве сотрясение головного мозга.
Выскочив на дорогу, Егор, что было мочи, рванул его за ворот, упав с ним в кювет обочины, ползком, по-змеиному, вернулся за остановку. Лазарев был безумен и вряд ли понимал, что делал. Казалось, такой отчаянности, и горячности в нем не наблюдалось никогда ранее, и вот эта мятежная доблесть, граничила сейчас разве что с сумасшествием или желанием совершить подвиг ценной собственной жизни.
Егор ударил его в лицо, прежде всего преследуя желание вернуть Лазарева к реальности, и заорал, как можно угрожающе, брызгая слюной в лицо пулеметчика:
— Я же приказал: не высовываться! — заорал Егор. Сам высунулся справа, из-за остановки и выявил еще три огневых точки, но через мгновение потерял их. Выглянув в следующий раз, Егор уже не увидел эти стволы. Но тут же обнаружил другие, появившиеся в других местах, а может быть, переместившиеся. Безумные глаза множили врагов двукратно.
Возможными и невозможными жестами, самопроизвольно сопровождая их окриком, не желая кричать, и понимая его бессмысленность, Егор указал ближайшему бойцу прикрытия «чеховские» цели. И стоило Егору отвлечься, как Лазарев, снова оказался на дороге.
Пригнувшись, Егор бросился к гранатометчикам, что работали слева. В этот раз, их было двое. Добравшись до «эрпэгэшников», Егор, из-за укрытия указывал им дом, этаж и окна, отсчитывая их с наиболее удобной стороны, — это позволяло быстро осуществлять их поиск и открывать ответный огонь. Выскакивая из-за укрытия, Егор открывал заградительный огонь, под прикрытием которого появлялись гранатометчики, занимали позиции, производили быстрое прицеливание и стрельбу. Этот тактический прием Егор перенял у служившего в бригаде прапорщика Веропотвельяна. В свое время, тот отличился еще на штурме Грозного, и за его жизнь боевики, не скрывая восхищения, предлагали пять тысяч долларов. Веропотвельян служил в оперативном батальоне, и внешне на героя, никак не тянул. Имея армянскую фамилию, на армянина похож не был, был рыхлого телосложения, сутул. Шибко ничем не выделялся. Носил крупные очки для зрения, в которых и воевал.
…Отстреливая гранаты объемного взрыва, что прожигали панельные стены многоэтажных домов, Егор наблюдал, как обламываясь, обрывались балконы, падая и срывая ниже висящие. Вываливались целые панельные блоки с оконными проемами, сквозь которые, наружу, вылетала домашняя мебель и другая хозяйская утварь.
Вернувшийся с госпиталя бронетранспортер, сходу вступил в бой длинными раскатистыми очередями пулемета Владимирова. Его стрельба, показалась Егору приятной, какой-то отчаянно длинной, как неистовый крик, и в тоже время — беспощадной. А на его фоне, посреди заблеванного заснеженного асфальта маячил Лазарев, продолжая «пережевывать» пулеметом бронзовые ленты патронов.
Бой был скоротечным. Произошло это, скорее всего, в виду явного тактического превосходства, и на удивление четких слаженных действий. Стреляли точно по видимым целям, перемещались за бронетехникой. Технари, тоже не огорчили Егора, тем, что не стояла, как вкопаная. Это позволило в кратчайшие сроки эвакуировать раненого… «Раненого…», — с надеждой думал Егор… А еще личный состав двигался вдоль обочин, возвращаясь к ядру группы, уменьшая растянутый боевой порядок инженерного дозора. Такая слаженность была многогобещающей. А потом, Егор заметил виновато бредущего водителя бронемашины, и сразу все понял.
Тело сапера Васина привезли мертвым. Маленькое отверстие, размером с десяти копеечную монету, за ухом, не оставило солдату никаких шансов. Егор вспомнил печально лицо солдата, настолько печальное, что даже мертвое оно казались грустно живым, когда его грузили. «Грузили, — в груди Егора все сжалось, — грузили «груз-200»…»
Добравшись до «Северного», Егор пошел в госпиталь, траурно выслушал обстоятельства смерти сапера, от какого-то майора облаченного в бушлат поверх неприятно сиреневого медицинского костюма. Егор пристально смотрел ему в глаза, совершенно утратив способность думать и соображать, и верить. А когда военврач ушел, Егор еще долго, словно парализованный, сидел на бетонном блоке у ворот госпиталя. А очнувшись, поднялся на БТР, и взял курс на бригаду. Добравшись до блокпоста омоновцев, отощавший Егор спрыгнул, легко разругался с хорошо откормленными милиционерами-соседями, которые спокойно наблюдая за боем, и неоказали никакой огневой поддержки. Дело, едва не дошло до драки. Возбужденный, с синими скулами Егор, подозвал к себе Стеклова и Крутия, и ушел в сторону крайней высотки.
Пропавшие из виду в одном из подъездов, все трое, через какое-то время оказались на крыше дома. Егор стоял на ее краю, смотрел на место подрыва глазами боевика: маленькая грязная, растоптанная точка, с разбросанной по сторонам землей, напоминала чернильную кляксу. Кровавый след, утраченной человеческой жизни. Словно все решивший для себя камикадзе, объятым огнем, он уронил свою жизнь на заснеженный пергамент земли, прописав свой скоротечный путь инверсионным следом в чарующем глубоком небе, поставив в конце письма точку-кляксу.
В эту минуту каждый думал о своем.
«Мы все камикадзе… — думал Егор, — только пешие… Отдаем свои жизни не задумываясь. Терпеливо ждем своего часа… — Егор окинул взором печальный город. — Город-муравейник… — обвел глазами Егор. — Все книги о войне, написанные генералами, написаны вот с этой самой высоты… Еще добавить нужное удаление… вот тебе, пожалуйста, — командно-наблюдательный пункт! И во-о-н там, война… где-то… далеко… внизу… там, где барахтаемся в грязи мы… — маленькие человечки, ведомые голосом жестких, необсуждаемых приказов в режиме радиосети… обвиняемые в трусости, запуганные трибуналом военного времени, барахтаемся, то вперед, то назад, то вдруг замираем навсегда… Поганый муравейник!.. Жизнь в муравейнике очень схожа с жизнью в этом воюющем городе… Муравейник, где молодые самцы сменяют старых, и истребляют других, может простоять на одном месте более ста лет! Вот так! Муравьями-солдатами становятся самые оживленные и самые смелые особи — они разведчики и охотники… Муравьи, как и люди, воюют на смерть, отдавая все силы и жизни, используя даже неразвитую мускулатуру крыльев. Большое количество муравьев заканчивают свою жизнь во время междоусобных боев… Насекомые, очень хорошо чувствуют приход смерти, и часто умирают в одиночестве. Уходят из муравейника поздно вечером,
