ни строчки, ни вздоха. Последние песни осыпались летом… — пропел Крутий, сделав новый глоток лимонада.
— Ничё себе! — обрадовался Егор. — Так ты «ДДТ» слушаешь?!
— Э-экий, ты… Еще как! Это моя любимая группа!
— Любимая… А «Рождество» не слыхал?! — упрекнул Егор.
— А ты напой… может, слышал…
— Ладно… — согласился Егор. — Не пройти мне ответом там где пулей вопрос, где каждый взгляд — миллиметром, время — пять папирос… Здесь контуженны звезды новый жгут Вифлием, на пеленки березы, руки, ноги не всем… — Егор сфальшивил, и смутившись, сунул в рот горбушку хлеба, вроде кляпа, но быстро ее прожевал. — А еще, мне нравиться, может слышал — «Гляди пешком», из альбома «Рожденный в СССР». Она вообще как-будто бы про нас написана. Там, короче, слова кайфовые. Ща, напою: желты глаза мгновенных встреч, а ты на улице один. Погоны от отбитых плеч, от липких рук и грязных зим… — там еще барабаны: тра-та-та тра-та-та тра-та-тата-тата-та… Гляди пешком, ты налегке. Не настилают ну и пусть. Сожмешь удачу в кулаке и сплюнешь на пол скользкий груздь… но я пою — хруст… Когда на зубах пыль хрустит… — Егор сглотнул и замолчал.
— Нормальная… — с серьезным лицом согласился Крутий.
— Вообще, крутая песня! — согласился Егор. — А в первой, там еще проигрыш такой — тада-дада- дамм там-дададам… Я когда ее слушаю у меня мурашки по телу бегают!
— У тебя есть она? На кассете? — спросил Юра. — Надо как-нибудь переписать… Поешь ты, конечно, не очень, но слова мне понравились!
— Шевчук написал… — вздохнул Егор с сожалением. — Если бы на мои стихи о войне, написали музыку и спели, я бы хотел, чтобы их пел Юрий Юлианович!
— Кто?
— Шевчук…
— Он что… Юлианыч? Не знал… — признался Крутий. — А ты знаешь, что в первую войну, Шевчук приезжал с концертом в бригаду, в Грозный? Кстати, он когда в Волгоград приежает с концертами, всегда в бригаду заежает… Дружит с кем-то из наших спецов…
— А когда он в бригаде был?
— Еще до того как ты попал к нам служить. — Пояснил Стеклов. — Жаль, что тебя не было!
— Да… Жалко, — согласился Егор. — Так ты, что, тоже с ним знаком?! — накинулся Егор на Стеклова.
— Ну знаешь, знакомством это вряд ли можно назвать… Так, «привет-пока»!
— Повезло же вам, — с грустью сказал Егор, осознавая, что никогда он не будет знаком с Юрием Юлиановичем. И, что где-то есть Егор со стихами. И где-то есть Шевчук.
— Слушайте: а, правда, вкусно! — согласился Юрка, показывая глазами на бутылку с грушевым напитком, которого к этому времени осталось полбутылки.
— Елки-палки! — с укором выдохнул Стеклов. — Юра…
— Чё такое? — Крутий сделал невинное лицо, будто искренне не понимал в чем дело.
— Ты чё творишь! Это же запивон! — неунимался Стеклов.
— Ну, правда, вкусно… — Юра виновато и нежно улыбнулся.
— Юр, — Егор ткнул Крутия кулаком в плечо, — хорош глазки строить, прикури сигарету?
— На, держи… — отозвался Крутий, протянув тлеющую «палочку наслаждения» Егору.
Егор глубоко и сладко затянулся дымом и с таким же удовольствием медленно выдохнул, став еще задумчивей:
«Что в этом мире наша жизнь? — задумался Егор. — Человеческая жизнь… По пространственной принадлежности к бытию, — жизнь, — самая обычная, незаурядная вещь. Экономически, не особо дорогая… Такая же, как одноразовый стаканчик, одноразовый бритвенный станок, туалетная бумага, презерватив, зубочистка… В этом «мире вещей» я и сам вещь одноразовая… — Юрка Крутий протянул Егору сосиску, держа ее темными пальцами, грязными. — Мир состоит из вещей. Так, или иначе, мы в этом мире тоже вещи… — откусив сосиску, Егор, отрешенно посмотрел по сторонам, — вещи, определяющие порядок вещей… Мы — основные вещи, потому что мы научились подчинять себе другие, ставшие второстепенными, и стали управлять ими. Мы научились создавать и определять превосходство первых вещей над вторыми, вдруг узнав в них потребность. А почувствовав в них необходимость, мы установили каждой вещи ценность, определившую их цену. Вещи стали окружать нас повсюду, и мы научились окружать себя именно теми вещами, в которых чувствуем нужность. — Егор отрешенно поглядел на болтающих друг с другом Стеклова и Крутия. — Мы стали разделять вещи: ненужные и необходимые, желанные и нежеланные, вечные и одноразовые, постоянно корректируя к ним отношение… Однажды, линия жизни, та самая воображаемая ось, вокруг которой мы вращаемся, перестала быть прямой, и наступил хаос. Сейчас, мир лежит в руинах, разложенный на камни, по кирпичикам, и важно сохранить в нем себя… такими как есть… такими, какими надо остаться…
— Ну, что… давайте выпьем? — предложил Крутий.
— Давай… — сказал Вовка. — «За одноразовых!»
— За одноразовых…
— За одноразовых… — Все трое глухо чекнулись пластмассовыми стаканами. Грозно заглядывая, каждый в свой стакан, выпили.
«Пьем, — думал Егор. — Я, Крутий Юра и Стеклов Володя… Сыро, зябко, мерзко — пока… Но так приятно, что вместе!»
— О!.. — неожиданно вспыхнул Егор. — Эй, «один», ко мне!.. — Егор подозвал стоящего к нему спиной солдата, которым оказался наводчиком БТРа, — пользоваться фотоаппаратом умеешь?
— Не-а, товарищ старший лейтенант…
— Что никогда фотоаппарата не было? — спросил Егор, достав из разгрузки сверток.
— Не было. Чё мне в деревне фотографировать? Коровьи лепешки?
— Фу, блин, «деревня»! Людей… на память! — Егор протянул ему старую затертую мыльницу. — Смотри, все очень просто… прицелился… нажал на эту кнопку, понял?
— Ага…
Быстренько убрав в сторону, с кадра, бутылку водки, одноразовые, пластиковые стаканчики, ребята замерли… Осталась только разломленная наспех булка белого хлеба и насаженные на шомпола автоматов — сосиски, разогретые на небольшом костерке. В ожидании вспышки фотокамеры, казалось, будто все пытаются улыбнуться; а на деле, — лица серьезные, уставшие. Так смотрят в объектив фотокамер «звезды» мирового кинематографа… Вроде улыбаются, а в действительности, просто замерли с куском сосиски и хлеба во рту, чтобы дожевать потом… после фотосессии.
После вспышки — все продолжили жевать.
— Ну вот, — улыбаясь сквозь хлеб во рту, сказал Егор, оберначивая фотоаппарат какой-то серой тканью, — будет фотография на память! Я знаете, что заметил? Что желание фотографироваться, возникает почему-то только тогда, когда пьем… Несомненно, это исконно русская черта характера, — с гордостью сказал Егор, — запечатлеть навечно, когда хорошо!
— А что? Действительно, хорошо, скажи? — Крутий, весело толкнул в плечо Стеклова.
— Угу, — сказал Стеклов, с набитым ртом.
Егор улыбался:
«Хорошо здесь… Разговариваем… — жевал Егор. — В основном о себе и то, что делаем… В сердцах, часто, обзываем себя — «одноразовыми»… Не редко слыша такие слова от других, они кажутся обидными, из-за чего, нередко, бывают конфликты… Все на нервах… Сам о себе, говорю это абсолютно свободно — не коробит. Наверное, в душе, понимая всю объективность этого слова, оно, не коробит никого из нас. Пьем… едим сосиски изготовленные из «туалетной бумаги», вытирая грязные руки туалетной бумагой… Не так давно купил себе одноразовых, бритвенных станков… — бриться ими второй раз — невозможно! Одноразовые, воистину!.. Пью… жую… смотрю на ребят и думаю — сижу тут, среди одноразовых вещей…
Сегодня, 27 февраля — ПРИЕХАЛА СМЕНА! Я рад! Я просто счастлив! Получил три(!) письма…
