— Дуры! — безразлично ответил Стеклов.
— Сыро как… — задумчиво произнес Егор.
В «зимнике» было душно, и Егор оделся в этот раз легче, но чувствовал себя неуютно. Привык за зиму, что одет — тесно и плотно, а сейчас в «шуршуне», был как нагой в полиэтилене.
На контрольном посту милиции? 5, Кривицкий Гена уходит не мост, налево, на Жуковского, а Егор, проводив его взглядом, как всегда, посмотрел на фонарный столб, с продолговатым плафоном светильника на конце. Всю зиму, каждый божий день, каждое утро, Егор смотрел на этот фонарный столб, на который не возможно было не обратить внимания, и который маячил на фоне серого неба, как бельмо в глазу. Фонарь не работал, и был жутко изрешечён пулями. Сам плафон под лампу, в виде лаптя, походил на дуршлаг.
Медленно шагая, Егор думал:
«Почему я всё время смотрю на него? — Не знаю… Просто смотрю… Подсознательно, мне хочется, чтобы здесь всё было именно такого вида… как дуршлаг, — дырявое! Я устал и мне надоел этот подлый город, мне надоели его предательские улицы… предательски стреляющие в спину дома… Предательские, затаившиеся взгляды из подворотен, «русских» чеченцев. «Односельчан» страны… Кто здесь за кого? Я не понял, до сих пор! У меня здесь, есть хороший, знакомый, чеченец, бывший военный, подполковник запаса. Служил в Ростове, живет на Маяковского. Зовут — Ваха… — А впрочем, их здесь всех зовут — Вахами! — Егор уже и не помнил, каким образом они познакомились, может быть от того, что его рассеянный ум, в результате большого количества контузий и событий, уже не мог запоминать такие незначительные детали прошлого. Безрезультатно пытаясь вспомнить, Егор начинал терять терпение, но потом он нашел среди многочисленных мыслей, ту, что была минутой раньше, и вернулся к ней. — У Вахи есть семья: красавица- жена, двое детишек… Ему уже за сорок, наверное, а жена явно его моложе. Пенсионер Ваха, теперь торгаш. Он торгует продуктами питания, с лотка у дороги, прямо напротив своего дома: мясо, майонез, спиртное… Кетчуп — острый-острый, ярко оранжевого цвета… все мажут его, как масло на хлеб… а я, почему-то, не могу его есть? Мы меняем сухпаек, солярку, машинное масло на неотравленные продукты. Группировка просто засыпала телеграммами о том, что «чехи» хотят вытравить нас, как крыс. Ваха может достать все, что угодно, и когда угодно… Свежее, а самое главное — неотравленное… Потому что я знаю, что у него есть жена и двое детей… — Егор на секунду усомнился справедливости и неподлости этой мысли, так как она предполагала диктаторский и демонстративный характер воздействия, но изменить эту мысль, сверкнувшую в голове, словно молния, уже не мог. — Да… и я знаю, где он живет! В свою очередь, он знает кто я — мое звание, имя, и даже фамилию?! Чем, несомненно, меня удивил! Узнал от солдат?.. Вряд ли… хотя, не факт! Я подтвердил его знания, не имея возможности прятаться, ведь хожу всегда открыто, причиной чему, конечно же, специфика работы. Скрываться, прятать — не получиться… Знает, и хорошо! Чем больше знает, тем ближе к смерти… Вот так, мы, и «дружим» — зная друг друга! Проживаем жизни рядом: он — свою, я — свою… Проживаем, пожалуй, самое правильное слово… Он проживает свою нелегкую жизнь — занимаясь всем, понемногу, пытаясь прокормить семью, и знает, что я доверяю ему, только потому, что я знаю, где он живёт. Конечно, я мог купиться и на то, что он бывший военный… Ростов… подполковник… но я не такой, я здесь, не верю никому… думаю… и сомневаюсь… Помогая мне, Ваха, помогает себе, и это, наверняка, видят те, кому не нравиться, что он помогает нам — «оккупантам». Но, он это делает, а значит, отдает отчет своим действиям; знает степень ответственности… и передо мной… и перед ними, кому это не очень нравиться… — Одним ранним утром, вспомнил Егор, на него вышел старлей Леха Гурбан, командир 57 заставы. Вышел в закодированном режиме связи, и спросил: знает ли он Ваху? Егор немедля выехал, как будто что-то большее, нежели товарно-денежные отношения связывали его с этим чеченцем, Вахой. Егор не смог опознать Ваху в стоявшем у заставы бомже. Невозможно было опознать в опрятном бывшем военном, — грязного, рваного, взъерошенного, обросшего дикой щетиной «чеха». Ваха, рассказал, что три дня назад его похитили боевики: просили дань, но он отказался, его вывезли в багажнике автомобиля на Аргун, где нарвались на «федералов». Во время перестрелки его выбросили в кювет, откуда он шел ночью, вдоль дороги, прячась от случайных фонарей… И наконец, дошёл до заставы, на которой знали Егора… Обратно шли пешком. Ваха шел рядом с Егором, в драной одежде, грязный, уставший, но довольный, и возбужденно рассказывал о своих злоключениях. Слушая, Егор, тем временем, думал: какая она, эта степень ответственности у этого «чеха»? Какая она передо Егором? И какая она перед ними, — кому не нравиться, что он «на два фронта»? И ответственен ли за него Егор?
С сомнением слушая рассказ Вахи, Егор не верил ему. Не верил до тех пор, пока они не вошли во двор его дома, где Егор увидел его жену. На милом и усталом лице женщины, действительно, читалось безудержное беспокойство… и правда, всей этой жуткой истории: «Трепетность женщины…» — подумал тогда Егор. Ее трепетность, смутила Егора, и ему стало неудобно от присутствия, или её кавказская сдержанность была более, женского проявления, не по-кавказски трепетной. Егор вспомнил о своей женщине, попытался уйти, но был остановлен. Его одарили дорогими подарками. Женщина несла все: продукты, дорогие коньяки, и любимую Егором «Кока-колу», в маленьких стеклянных бутылочках… В тот момент, Егор предположил, что возможно, был самым дорогим для них человеком. — Начало марта… — вновь подумал Егор. — Погода, по утрам… мерзкая! Птички возвращаются, а здесь — стрёмно! — на контрольном посту милиции? 5, Кривицкий уходит на мост, налево, на Жуковского, — а я… Я смотрю на расстрелянный фонарь, чувствуя холкой холодок и затаившиеся взгляды в окнах и подворотнях. — Кто здесь за кого? Не понять…»
На «девятке», Егор, Стеклов, Критий и Бондаренко, как всегда объели Пашина, что уже по сложившейся традиции, был гладко выбрит… Без бровей. На столе была привычная яичница.
Позавтракав, вышли в сырую морось. Неожиданно, вместо Крышевского, на связь вышел подполковник Лизарев, что недавно приехал на смену начальнику штаба:
— «Водопад», прием…
— На приеме, — ответил Егор.
— Ну-ка, выйди на меня в «плюсах».
— Принял, — ответил Егор.
Прежде, Лизарев был командиром батальона, а с недавних пор — начальником строевой части; здоровый такой, статный мужик с белой головой. Его бело-седая шевелюра делала его похожим на мудрого старца.
— Ты знаешь, что у тебя солдат пропал? — спросил Лизарев.
Егор изменился в лице, неожиданно услыхав от Лизарева, уже позабытое дело.
— Нет, — правдоподобно изобразив удивление, соврал Егор.
— А я знаю, что ты знаешь…
— Первый раз слышу, товарищ полковник!..
— Я даже знаю, что он пропал еще вчера. Что скажешь на это?
— Не знаю! — выразительно продолжал врать Егор.
— Хорошо!.. Выполняй задачи… по возвращению, жду тебя в «белом доме».
Егора охватил неприятный озноб. И без того ледяные руки стали мертвецки синими, а сознание вдруг прояснилось. Казалось, только теперь Егор стал ясно понимать, что у него пропал солдат.
…Солдат убежал, но Егор, не видевший и не понимавший этого, не находивший причин в прошлом, не мог никак свести имеющиеся нити обстоятельств в один клубок, чтобы понять истинные причины столь странного исчезновения — побега из Чечни. Побега… Из места, откуда бежать-то было и не возможно и страшно, и где многих едва оказавшихся за пределами пункта временной дислокации, уже охватывал панический страх. А тут — бежать по территории врага… в тылу врага! Каким должен быть страх и перед чем, толкнувший Чечевицына на такой отчаянный шаг, как побег?
Со времени известия об исчезновении солдата прошла полная ночь, но Егору было невдомек, что солдат сбежал. Нельзя сказать, что Егор не задавал себе этого вопроса, но отвергавший для самого себя даже малую мысль о побеге, решил навсегда — невозможно. Все его сознание отвергало мысль о побеге, и удерживало одно единственное предположение: он, где-то на территории базы.
«А если все-таки сбежал? Куда можно бежать? — думал Егор. — Куда и каким образом? Ведь мы в самом сердце Чечни! Выбраться из этого места, где лжет каждый камень, каждое дерево, каждый изгиб дороги… не представляется возможным! Он точно где-то на базе! — успокаивал себя Егор, в тоже время настраивая себя на предстоящую опасную работу, но мысли о Чечевицыне уже не лезли из головы и кружились там с отчаянной скоростью. — Он здесь, я это чувствую! Чувствую!.. А если, правда… если
