— Там нынче все губастенькие. Все губу раскатали. — Любимый племянник мадам Шленской вытянулся на диване.
Инфернальная Изида потерла встревоженный нос.
Нет, толпа студиозусов, оккупировавших вход в кабаре, ее никоим образом не смущала, — напротив, подтверждала: все идет преотличнейшим образом.
Как и предсказывала мудрая Маша, в Прошлом Чуб (как и босоногая Айседора Дункан, как и первая парижская стриптизерша М. Хари) мгновенно стала звездой только потому, что надела короткие шорты, которые в ее настоящем носила каждая вторая девица.
«Если бы ихние мужчины увидели наш Крещатик летом, у них бы был инфаркт», — садистски думала Даша.
О том, отменять или нет Великую Октябрьскую, она больше не думала.
О чем думать? Ни за ранг Киевицы, ни за прекрасные глаза уже-нелюбимого Яна она б не согласилась вернуться назад и снова стать неудачницей, онанирующей о славе Мадонны. Не согласилась бы даже под пистолетом! Даже в обмен на ахматовско-амазонскую Лиру, дарующую Новый Матриархат всем слепым и успешную карьеру — Чуб лично!
«На хрен мне Лира?»
У нее уже была карьера! Землепотрясный успех. Цветы, фанаты, статьи в газетах, стихи…
Она уже стала звездой!
Она сама стала Новым Матриархатом, «мессией грозного эроса»!
Она уже была Мадонной, только что выпустившей альбом «Секс» и перевернувшей мир.
Даша перевернула Киев. Но намеревалась пойти голыми, затянутыми в шорты ногами по дореволюционной планете.
«Я здесь мессия. Я здесь звезда. Я здесь худая. Я чуть ли не одна на весь Киев блондинка! Вот все и сходят с ума… Никто ж из баб еще пергидролем не пользуется!
А там, что там? Ну, если трезво… Либо Суд, либо война, и где искать талисман, не знает даже Маша».
А значит, ноги Дашиной не будет во времени, где — хоть наголо разденься, хоть налысо побрейся, хоть прокрасься в зеленый цвет, никого этим не удивишь!
Вот только в выявившемся таким перспективным, прекрасным и податливым Прошлом Дашино долгожданно-звездное счастье омрачала одна дрянная деталь.
Август оканчивался. Царь мылился в гости. До рокового 1 сентября оставалось чуть больше недели…
А губастенький, появления коего из-за занавески в тот приснопамятный вечер она так и не дождалась, с тех самых пор в кабаре не объявлялся. И объявится ли — никто не знал (в книгах по истории о том не писалось). Но если не объявится, звездить Даша Чуб будет недолго — через три года начнется первая мировая война и миру станет не до ее голых ног.
Вот по этому поводу и чесался нос Инфернальной Изиды:
«Что же мне делать? Вернуться в „час, который мне должно знать“? Прийти сюда во втором экземпляре? Встречаться в Прошлом с самим собой запрещено… Но это херня. Или не херня? Вдруг, вернувшись и встретившись, я напортачу такое, что испортит мне будущее. И я не стану звездой кабаре…
Только не это!»
«О, Изида, открой нам свои бледные ноги!» — выкрикнул кто-то из демонстрантов.
«Идиоты малые. Вам лишь бы повод на лекции не ходить, — вгляделась Чуб в лица студентов. — А если мой губастенький, как и они? Просто не может попасть сюда? — прикусила губу она, впервые коря за излишний размер свою обретенную славу. — Пошел бы вечером дождь проливной. Половина желающих посмотреть на мои ноги отпала б сама собой…»
Через неделю на Город хлынул проливной дождь.
— Зи-зи, он здесь, здесь! — Котик Полинька вся светилась от Дашиного счастья.
Фото губастенького, вырезанное из учебника и помещенное в рамку, переместилось на туалетный столик певицы, и кавалера, которого который день безутешно поджидает Изида, Полинька знала в лицо.
— Я сама его видела! Он в углу стоит.
Увиденный Митя обрадовал ее больше, чем царь Николай II, в комплекте с государыней императрицей, коих Котик видела нынче своими глазами на открытии памятника их августейшего апапа[33] Александра.
— Пришел? Слава те господи… Я уж и надеяться перестала. Так, так, так! — заметалась Чуб по гримерной. — Думать, быстро думать, — приказала себе она. — До моего выступления час. Вначале разогрев.
Полинька важно кивнула.
Она уже знала: «разогревом» японцы называют неинтересные выступления, предшествующие появлению примадонны.
— Что же мне делать, цеплять его до выступления или после?
— Цеплять? — этого «японского» слова Котик еще не знала.
Но звезде некогда было переводить.
— После выступления он, конечно, будет в отпаде…
— Он не упадет. Там некуда падать, — сказала Полинька. — Места нету.
— Не мешай, Котик. Не он, так у него все упадет. Парни и у нас шугаются чересчур знаменитых. Если баба успешнее его, нормальный мужик к ней не подойдет — только альфонс или педик.
— А у вас это где? В Японии?
— Ага, у нас в Японии. — Даша схватила себя за нос и потянула. — А мой мальчик точно не альфонс и не педик, он — классный парень. Нет, он не должен меня видеть. Я — суперзвезда. А он кто? Вчерашний студент, да еще и любящий скромно одетых. Значит, до выступления. И во-още не надо ему говорить, что я — Изида. Я просто новенькая. Зовут меня Пуфик.
— Но он к Зое пришел.
На этот раз Полинька влезла по делу.
«Мата Хари» посерьезнела:
— Он всегда к ней ходит?
— Ага. У нас почти все барышни имеют постоянных гостей. Имели, пока ты не пришла.
За что, собственно, местные красотки-коровы и ненавидели Дашу Чуб.
«Гости» давали барышням дополнительный доход. Но с тех пор как в «Лиловую мышь» впорхнула Инфернальная Изида, клиенты утратили эротический интерес к подтанцовке.
— Я за тебя уже дважды свечку в Михайловском ставила! — Полинька облизнулась с видом счастливого котенка.
Как водится, к ангельскибеззащитному Котику липли сплошные уроды с комплексами, про существованье которых не слыхала и многоопытная Землепотрясная Даша.
Двое «гостей» были еще ничего — противные, но безобидные. Один обожал целовать пальчики и стричь ноготки на крохотных Полинькиных ножках, и приходил не чаще раза в неделю — ждал, пока ногти опять отрастут. Другой любил выдавливать прыщи, то и дело появлявшиеся на плечах и спине бедного Котика, проживающего в антисанитарных условиях кабаре-бордельеро. А вот третьего Полинька откровенно боялась. Он называл ее «Офелией», заставлял обряжаться в белую рубаху и часами лежать с закрытыми глазами в ванной, наполненной водой, до тех пор, пока он не возбудится. А раз схватил барышню за шею и попытался утопить.
Неудивительно, что, празднуя выходные, Котик, в отличье от прочих, была благодарна Даше до безобразия.
А Чуб не преминула отметить — это очередной раз подтверждает ее концепцию:
«Я и есть Новый Матриархат. Одним своим появлением я освободила часть женщин от рабства!»
— То, что Зойка захочет мне за губастенького морду набить, — сказала освободительница, — не
