страшно. Я сама ее кому хочешь набью. Но если он пришел к ней с конкретным прицелом… Он часто к ней ходит?
— Не очень.
— По любви? Или так, справить нужду?
— А разве не все за этим приходят?
— Не влюблен — хорошо. А в сексе он как?
— Плох. — (Слово «секс» Полинька выучила одним из первых и знала, о чем говорит.) — Сделает дело и уходит. А иногда хуже — начинает рассказывать, как ему Зою жалко. Она злится: «Всю душу мне измочалит. Лучше б уж бил. Я ж не подзаборная, не желтобилетница какая, — порядочная барышня. Чего меня жалеть?»
— Порядочная, конечно, порядочная, — согласилась Даша. — Вы все порядочные, просто еще об этом не знаете. Вот, сколько у тебя было мужчин?
— Я не обучена до столько считать.
— Неважно. Я тоже считала и сбилась. Но через сто лет женщина сможет переспать хоть с сотнею мужиков, а после этого выйти замуж за принца. И принц даже не почешется по этому поводу!
— Неужто такое когда-нибудь будет?
— Я тебе обещаю. Пусть революции не будет. Я сама — революция!
За эти обещания Полинька, бесплодно мечтавшая выйти замуж пусть не за принца, а хотя бы за мастерового, любила Инфернальную Изиду еще беззаветней, а прочие барышни успели прозвать Дашу Чуб «революционеркой».
— Но и в вашем времени есть свой прикол, — сказала Землепотрясная. — Задницей чувствую, постоянной любовницы у моего мальчика нету. Где сейчас парню вообще любовницу взять? Попробуй ваших нынешних порядочных на секс раскрутить. Вот и ходит сюда — выбор без выбора! А ему хочется не выбора без выбора, а чего-то романтического, для души. И для секса, а не только для онанизма. Нет, какое все-таки землепотрясное время! Все так просто. Приходи и бери… Придумала. Можешь оказать мне услугу?
— Я все для тебя!.. — Несмотря на кошачью кличку, Полинька была предана сексуальной революционерке Зи-Зи, как собачонка.
— Подойди к нему и скажи… Нет. Ничего не говори. Передай записку. Подожди, пока он прочтет, и скажи: «Идем». Только скажи инфернально! Текст должен быть примерно такой: «Я хочу дать тебе то, что не даст больше никто!» И подпись: «Прекрасная соблазнительница».
Глава девятнадцатая,
в которой мы узнаем загадку убийства Столыпина и самоубийства Булгакова
Был убит
и снова встал Столыпин…
Снова был убит…
— Так мне чего, раздеваться?
Довести Дашу Чуб до состояния «не знаю, что делать» было непросто.
Но Мите Богрову удалось.
Получатель зазывной бумажки послушно пришел вместе с Котик в Котинькину комнатушку (гримерная инфернальной звезды, уставленная букетами, в ложь «я новенькая Пуфик» как-то не вписывалась).
Губастенький «гость» уныло взглянул на покрытую потрепанным кружевным покрывалом кровать, на амурные открытки, украшавшие пятнистые обои, даже не взглянул на свою «соблазнительницу», сел на стул и умер. Оцепенел.
Его рука с запиской обвисла, глаза остановились, точно визитер в одночасье забыл, зачем он здесь и где он находится.
«Маша не говорила, что он того… С отклонениями».
— Так мне чего, раздеваться? — спросила Землепотрясная минут восемь спустя.
До выступления оставалось всего полчаса!
— «Так мне чего, раздеваться», — передразнил ее Митя. — Ну ты и соблазнительница… Раздевайся, калоша. — Но хотя слова его были построены очень обидно, ничего обидного в его голосе не прозвучало.
В нем вообще ничего не прозвучало. Он говорил без эмоций, без интонаций, как человек отсутствующий, находящийся где-то далеко. И у Даши мелькнула мысль: он и пришел-то сюда для того, чтобы какая-нибудь совратительница, горячая и пышнотелая, вытащила его на свет божий — в реальное пространство и время.
Но желание это было настолько квелое и теоретическое, что Богрова даже не расстроила Дашина неспособность его осуществить.
— А знаешь что… — Кажется, за истекший миг Митя успел полностью позабыть свой приказ снять одежду. — Как тебя зовут?
— Пуфик.
— Знаешь что, Пуфик, я завтра вечером в польскую кофейню пойду. В «kawiarn'ю» на Фундуклеевской. Специально пойду и сяду. На людей посмотрю. И если случится что-то вот эдакое… Должен же хоть какой-то знак быть, какой-то знак, ради чего это все?!
— Что это? — непонимающе спросила Даша.
— Жизнь. Ради чего мне жить? Ладно, давай… — Он устало потянулся к Дашиной груди.
— А хочешь, — поймала его руку певица, — я тебе погадаю?
— А ты умеешь? — без интереса справился он.
— А то! У меня бабка на селе первой ведьмой была! Она меня всему научила!
Чуб рухнула перед ним на колени, заглянула в ладонь.
Тормоз, в виде коего предстал пред ней Митя Богров, — имел объяснение. А вот Даша — не имела Машиной удобной привычки молниеносно сопоставлять в голове важные даты.
Возбуждение (быстренько спасти мир до своего выступления и заодно заполучить губастого мальчика!) забило все анти-революционные лекции. Но, запоздало сопоставив «завтра пойду» и сегодняшнее число, Чуб чуть не стукнула себя по голове:
«Завтра 31 августа!»
31 августа Дмитрий Богров пошел в Купеческий сад, собираясь убить Столыпина там. Но не решился. Решение вызревало еще сутки до рокового выстрела в Оперном, смазанного Аннушкиным маслом… А начало зреть прямо сейчас.
«Сейчас он сидит тут и думает, убивать ему или не убивать?
Что я?!
Он бы и номер мой в шортах мог не заметить!»
Даша соображала медленно, — зато действовала быстро. С минуту усердно изображая игривое любопытство, она изучала Митины судьбоносные линии и «внезапно» округлила глаза.
— Ужас что! — «испугалась» гадалка.
— Что?! — моментально схватил он ее за «испуганно» отдернутую кисть. — Говори. Что ты там увидела? Говори. Это важно!
«Попался!»
— Не-зя… Не-зя… — заныла Чуб, стараясь выкрутить ладонь из его оживших, ставших вдруг маниакально-жадными рук. — Мне бабка говорила, не-зя такое рассказывать. Строго-настрого наказывала. Да и нет там у тебя ничего.
«Я — гениальная актриса!»
