гологрудые грузчики мчались гуськом:«Эй, изволь, сторонись!Задавлю!Изувечу!..»Сзади в спину татарин толкал сундуком.Понесло через пристань, на мостки отшвырнуло.Гнулись доски к воде под напором людей.Горы бочек и ящиков.С берега дулокрепким запахом пота, рогожи, сельдей.Шли, держась друг за друга; от берега в горудеревянная лестница круто вела.Высоко как! И страшно!Вернуться бы впору.Одолеешь ступень, а нога тяжела.Шли и шли, задыхаясь.На площадках скрипучихспали, резались в карты, ревя, босяки,и лежали кругом на обветренных кручахбородатые дети великой реки.Шли и шли… Всё кружилось в глазах. На ступениприседали и видели Волгу внизу.Две тяжелых косы уложив на колени,тихо-тихо Наташа глотала слезу.И опять поднимались — нелегкое дело.Шли.И вот увидали: вокруг поплылакарусель из домов без конца, без предела.В небе ухали, ахали колокола.А базар!Крепок дух енотаевской воблы.Мед арбузный — как память осенней страды.У возов запрокинуты в небо оглобли,сине-красныетлеют мясные ряды.Дом на доме увидели, выйдя к базару,есть из камня дома с кружевами резьбы!Как пружины, крутились до облака яромайской пыли густой вихревые столбы.А народ всё бежал! Их волна захватила,у собора притиснув, сдавила бока.«Главный колокол!» — «Ну?!»— «С нами крестная сила!..»— «Пуда два откололося от языка».— «Двух купцов подсекло!» — голосили кликуши.«Не купцов, а паломников!» — «Вот она, медь…»А вокруг, оглушая мещанские души,церкви в разных концах продолжали греметь.Задыхаясь в пыли, в перегуде, в тревоге,лез Кузьма, ограждая Наташу рукой,и сжимались сердца, и не слушались ноги,и глаза застилало тревожной тоской…«Где французский завод?» — «Там, верст семь напрямую…»— «Кузя, может…» — «Ты что?»— «Страх на каждом шагу!Ну, куда мы!..» — «Идем! Лучше смерть, но иную.Я, Наташа, на землю глядеть не могу…Нет, не мать она нам…Размела по дорогам.Чуть собой не накрыла землица сама».— «Кузя, грех…»— «Я готов повторить перед богом.Навсегда нам запомнитсяэта зима…»