метался по комнате, как загнанный зверь, ломал мебель и картины, призывая страшные проклятья на голову короля и принца.
Однажды ему удалось поговорить с ней. Он плакал, преклонив колени, умоляя вернуться к нему. Но она, когда-то ласковая и добрая, отвечала ему твердым отказом. Лейяна изменилась. Она разговаривала с ним так, как будто у нее с ним не было ничего общего, презрительно и холодно.
После этого он пил месяц, не просыхая. Однажды, он пришел к королевскому дворцу, и в приступе безумия, начал громко требовать у короля вернуть ему жену. Конечно же, его сразу схватили стражники, но король оказался милостив – вместо того, чтобы исполнить свою угрозу, он повелел прогнать Климента из города. Изгнанный, он долго скитался по всему Лоэрону и вернулся, наконец, в свою старую хижину, где жил когда-то. Только тогда он был молодым и полным надежд, а сейчас, посмотрев в зеркало, он увидел лишь седую развалину, доживающую свой век. Тогда он не пил, а сейчас не мыслил ни дня без бутылки. Его руки, всегда ухоженные руки настоящего аристократа, теперь щеголяли длинными обломанными ногтями, и были покрыты вечной грязью. Глаза, смотревшие на мир с вызовом и затаенным огнем, потухли и спрятались в глубине глазниц. Спутанные седоватые волосы давно не видели ни мыла и гребня.
Из зеркала, в которое когда-то с вызовом глядел молодой, полный сил и надежд юноша, на него смотрел старик, доживающий в нищете жалкие остатки своих дней.
Только на дне стакана с вином жизнь вновь обретала краски. Ему снова казалось, что он молод и силен. Что он только что вернулся из своего похода на дракона, что ему рукоплещет толпа придворных, и что даже король, пораженный огромными размерами драконьей головы, преклоняет колена перед победителем чудовища. И снова Лейяна держала его за руку, влюбленно глядя на него, только на него одного.
А потом снова – похмелье и жестокая действительность, каждое утро наваливающаяся на несчастного старика всей тяжестью. Сколько дней так прошло? Или, может быть, лет? Климент потерял счет времени.
Но силы не покинули его до конца. Надежда преследовала его и наяву, и во снах. Вкрадчивый голос проникал в его сновидения и нашептывал, соблазнял, уговаривал… Воля Климента, ранее по крепости соперничающая с закаленной сталью, подтачивалась разрушающим пламенем ревности. У сильных людей и страсти сильные. И вот настал момент, когда он более не смог сопротивляться соблазну. Утром, встав с кучи тряпья, служившей ему постелью, он с мрачной решимостью нарисовал на полу пентаграмму. Она была необычной, но он хорошо помнил ее, этот образ, испещренный странными рунами, часто являлся ему во снах, обещая избавление. Когда пентаграмма была готова, он прочитал старинное заклинание призыва, последнее, которое произносил когда-то. Его уже не удивляло то, что он помнит все слова страшного заклинания, словно кто-то подсказывал ему их, складывая за него звуки в слова, а слова – в предложения. Его голос постепенно повышался, срываясь до визга. Страшно болели голосовые связки, не предназначенные для нечеловеческих звуков, но он уже не мог остановиться. Заклинание полностью овладело им, заставляя проталкивать сквозь онемевшую гортань последние обрывки чужих слов.
Дух хаоса не заставил себя ждать. В центре пентаграммы вновь заклубилась первозданная тьма, принимая человеческий образ.
Два зрачка, сквозь которые можно было видеть океаны бушующего мрака, неподвижно уставились в мутные глаза Климента. Он прохрипел, простирая руки к черной фигуре.
– Я… я не знаю, что предложить тебе дух. Верни ее! И я выполню любую твою просьбу. Верни мне свой дар! – простирая к нему руки, молил старик.
– Это по силам мне, человечек – прошелестел дух. – Но будет высокой плата!
– Я готов на все! Только верни ее! Сделай все, как раньше! Я больше не могу так жить! – умолял Климент, упав на колени.
– Тогда дай мне твой мир. Дай мне место в нем. Разреши стать его частью, какой ты являешься. – Слова падали, словно каменные надгробия.
Разбитый Климент простонал, не колеблясь ни секунды:
– Я даю тебе место в моем мире! Живи здесь, если хочешь! Только верни ее! Умоляю!
Он заплакал, скорчившись на полу. Слезы капали из его глаз, давно утративших свой чистый голубой цвет, на заросшие неопрятной щетиной щеки, оставляя в ней мокрые дорожки.
Дух коснулся его.
– Все сделано, – молвил он. – Оглянись.
Климент огляделся. Хижина, в которой он жил, разительно преобразилась. Вокруг лежали дорогие ковры, стояла шикарная мебель, было чисто убрано. Смрад от перегара, царивший в его жилище, пропал, превратившись в запах роз и сандалового дерева. Он взглянул на свои руки. Скрюченные артритом пальцы выпрямлялись, исчезли старческие пигментные пятна. Морщины на лице разглаживались, возвращая его коже первозданную свежесть. Климент с наслаждением разогнулся и расправил плечи, чувствуя, как сила возвращается в руки.
В дверь постучали.
– Открой – мягко сказал дух. – Это она.
И действительно, за дверью стояла Лейяна. Как только Климент открыл дверь, она бросилась ему на грудь, заливаясь слезами и бессвязно бормоча извинения. Он обнял ее, и, прижав к себе изо всех сил, закрыл глаза.
Дух посмотрел на них в последний раз. На скрюченного старика, обнимавшего порождение хаоса посреди грязной и вонючей хижины. На полубезумного человека, впустившего Хаос в свой мир и свою верную прислужницу, которую тот держал в объятиях. Только дух видел ее истинный облик.
Повернувшись, он покинул хижину.
Климент, лишившийся в своем последнем счастье остатков рассудка, обнимал свою любимую Лейяну, орошая ее голову слезами радости и не слышал криков ужаса на улице столицы, не видел, как над миром встала огромная черная тень, покрыв собой всю землю. Его хижина была оплотом радости и счастья в стонущем, умирающем мире. А вокруг… Вокруг бесновался освобожденный им Хаос, дикими волнами мешая землю и небо в единую черную бездну.
Ирина Редькина: Тайна мертвого сада
Я закопал ее в саду… да… в моем саду. Ее никто никогда не найдет… никогда. И никто не отнимет у меня моего папу… никто.
– Сынок, с этого дня в нашем доме будет жить Анна, теперь мы муж и жена. – Папа стоял передо мной и улыбался, обнимая за плечи мою новую маму.
Мне это не понравилось. Очень не понравилось. Но папа как-то сказал, что ему одиноко и не хватает мамы, и я решил терпеть, терпеть эту тетю в нашем доме. Все для того, чтобы папа улыбался, все для того, чтобы папе было лучше, чтобы он чаще улыбался. Так я думал сначала.
Тетя Анна переехала в комнату к папе. Заняла все тумбочки и полочки с зеркалами, на которых до сих пор стояли мамины вещи. Мне так нравилось перебирать все эти баночки и тюбики. Каждый из них пах мамой, и я не мог оторваться от этих запахов. Любимые мамины часы с попугаем вместо кукушки, которого приделали туда мы с папой, куда-то исчезли. Мама любила попугаев, тетя Анна – нет. Папа не возражал. А я? Я еще как возражал! Но молчал, так как понимал, что, если тетя Анна на меня разозлиться и уйдет, папа этого мне никогда не простит.
– Дорогой, почему бы нам не сходить сегодня в ресторан? – сказала тетя Анна.
– А как же Ваня? Ему всего десять, он же не может остаться дома один на ночь,– ответил папа.
– Он уже взрослый. Поверь, я, как женщина, лучше понимаю в воспитании детей! Так он научится самостоятельности.
– Может, ты и права. Стоит попробовать.
– Именно. Не всю жизнь же тебе с ним возиться. Пора взрослеть, – хмыкнула тетя и залезла папе на
