Мучительнее всего было сознавать, что месяцы, если не годы, растрачиваются впустую. И в этот период жизни писатель не раз впрягался в ярмо «лекционной» работы.
Нелегко далось Твену большое «лекционное» турне, которое он предпринял совместно с Джорджем Кейблом, автором романов из жизни южных штатов. Кейбл был религиозен и во многом тяготел к консерватизму, но в некоторых его произведениях правдиво изображен быт южан, показано, как рабовладельческие устои подавляют в людях человечность.
Поездка оказалась очень утомительной. Сердила необходимость выступать с грубыми шутками, без конца повторяться.
Когда Твену, тосковавшему по родным, удалось ненадолго приехать домой, дети порадовали его инсценировкой «Принца и нищего». А потом снова поездки, гостиницы, читки. Что и говорить, в таких условиях много не напишешь…
По воскресеньям богобоязненный и педантичный Кейбл доводил Твена до бешенства тем, что неизменно отправлялся в церкви и воскресные школы тех городов, где их заставал день отдыха. Раздражало желание Кейбла читать библию вслух. Но больше всего мучила сама профессия «лектора».
Однажды, когда Твен и Кейбл возвращались в гостиницу после очередной «лекции», Твен сказал своему партнеру:
— О Кейбл, я унижаюсь. Я позволяю себе быть просто шутом. Это ужасно! Я не могу этого больше выносить.
Жизнь писателя складывалась теперь так, что он не только был окружен людьми, принадлежавшими к средним и верхним слоям буржуазии, но как бы в определенной степени разделял их интересы. Впрочем, от этого его презрение к миру буржуазных отношений не исчезало. Он слишком хорошо знал богатых обитателей Хартфорда, Элмайры, Буффало, Сан-Франциско и Нью-Йорка, чтобы относиться к этому миру иначе.
Только очень немногие близкие друзья Твена догадывались, какая тяжесть лежит у него на сердце. Понять писателя посторонним людям было тем более трудно, что уже в то время он создавал произведения, которые не надеялся увидеть в печати и почти никому не показывал.
Однажды Твен прогуливался со своей дочерью Сузи, даровитым и умным ребенком. Девочку беспокоило, что ее отец забросил литературную работу. В своей детской «биографии» Твена она писала: «…с тех пор как папа издал книги генерала Гранта, он как будто совершенно позабыл свои собственные книги и сочинения…» В ответ на замечание Сузи писатель сказал, по ее свидетельству, что он все равно собирается написать еще «только одну книгу» и что произведение, которое ему особенно дорого, «заперто внизу, в сейфе, и еще не напечатано».
Речь шла о «Путешествии в рай» капитана Уэйкмана, переименованного в капитана Стормфилда. Ранний вариант этого рассказа был написан, возможно, вскоре после окончания Гражданской войны. Племянница Твена вспоминала, что он читал рассказ в семейном кругу в 70-х годах. Но даже десяток лет спустя писатель не верил в возможность его опубликования.
Между тем Твен исподволь трудился над книгой о Янки.
Порою работа шла хорошо, иногда приходилось надолго откладывать рукопись в сторону.
По-видимому, во второй половине 80-х годов была создана одна из самых блестящих сатир Твена, его «Письмо ангела-хранителя». Завершив свое произведение, писатель запер его в том же сейфе — «внизу».
«Письмо ангела-хранителя» было впервые напечатано только в 1946 году, через тридцать шесть лет после смерти Твена и почти через шестьдесят лет после того, как оно было написано.
Этот гневный рассказ-памфлет позволяет нам судить о том, что творилось в душе Твена в годы, когда он, казалось, был погружен в коммерческие дела.
Ангел из «подотдела прошений» «управления ангела-хранителя» пишет письмо Эндрью Лэнгдону, углепромышленнику из города Буффало штата Нью-Йорк.
Углепромышленник Лэнгдон… Да ведь девичья фамилия Оливии Клеменс — Лэнгдон, а среди ее родных было немало углепромышленников.
Герой произведения действительно родственник Твена со стороны жены. В этом заключается одна из причин, почему рассказ не был опубликован. Одна из причин, но не единственная. Ведь Твену легко было изменить фамилию Лэнгдон на какую-нибудь иную и внести некоторые другие поправки, которые лишили бы реального Эндрью Лэнгдона возможности заподозрить, что речь идет о нем.
Твен не мог напечатать «Письмо ангела-хранителя» главным образом потому, что слишком ясен был антикапиталистический смысл этого произведения, слишком очевиден был социальный адрес, в который направлены сатирические стрелы Твена. Суть дела не меняется от того, что писатель, вероятно, даже и не пытался продвинуть «Письмо ангела-хранителя» в печать.
В своем рассказе писатель с еще невиданной у него конкретностью раскрывает моральный облик типичного американского предпринимателя. Речь идет, надо подчеркнуть, не о южном рабовладельце, не об аристократе, даже не о профессиональном политикане из Вашингтона, а о рядовом капиталисте, занятом обычного рода промышленной и коммерческой деятельностью — добычей и торговлей углем.
Они весьма «респектабельны», эти лэнгдоны, аккуратно посещают церковь, подают милостыню бедным и выражают публично самые высокие чувства.
Но вот оказывается, что все их претензии на благородство, богобоязненность, милосердие, заботу о ближнем фальшивы, что на самом деле это алчные скряги, лжецы, лицемеры, готовые во имя наживы мучить людей голодом и холодом, уничтожать всех и вся.
Этот рассказ-памфлет написан в традициях Свифта и насквозь пропитан сарказмом. По силе иронии и широте обобщений он может быть поставлен рядом с лучшими памфлетами великого английского сатирика, в которых заклеймены стяжатели и лицемеры.
С годами Твен все больше дорожил сатирой Свифта. О том, насколько глубоко он ощущал мощь свифтовской иронии, говорят, в частности, его заметки на полях известной работы о Свифте Теккерея, автора «Ярмарки тщеславия».
Повествуя о своем пребывании среди благородных лошадей — гуигнгнмов, герой «Путешествий Гулливера» говорит о своем хозяине: «Я собирался пасть ниц, чтобы поцеловать его копыто, но он оказал мне честь, осторожно подняв его к моим губам. Мне известны нападки, которым я подвергался за упоминание этой подробности. Моим клеветникам угодно считать невероятным, чтобы столь знатная особа снизошла до оказания подобного благоволения такому ничтожному существу, как я… Но если бы эти критики были больше знакомы с благородством и учтивостью гуигнгнмов, они переменили бы свое мнение».
«Только Свифт мог написать это…» — отмечает Твен на полях книги Теккерея.
Американский сатирик не все понимал и не все принимал в Свифте и некритически следовал за теми, кто видел в авторе «Путешествий Гулливера» человека с холодным сердцем. Твен называет Свифта и «айсбергом» и воплощением «чисто интеллектуального величия». Создателя образов людей большой души, таких, как Том, Джим и Гек, огорчало, что он не находил у Свифта чего-либо похожего. В своих заметках о Свифте Твен косвенно раскрывает собственные взгляды на литературу. Вполне очевидно, что он хочет сочетания обличительного начала с ясно выраженным положительным идеалом, сатиры с добродушным юмором, гротеска с раскрытием внутреннего мира хороших людей. Твен ищет в искусстве как раз того, что характерно для многих его романов и повестей.
Но примечательно, что «Письмо ангела-хранителя» выдержано в свифтовских тонах.
В рассказе нет положительных образов, нет теплого юмора, в котором нашли бы прямое отражение добрые чувства автора. Это беспощадная сатира, где, как и во многих других шедеврах обличительной литературы, единственным положительным героем является правда. И в этом рассказе Твен исходит, конечно, из высоких гуманистических идеалов. «Письмо ангела-хранителя» было порождено любовью к простому человеку, болью за людей, находящихся во власти Эндрью Лэнгдона и ему подобных. Об этой любви и об этой боли в произведении Твена не сказано ни единого слова. Но они чувствуются в каждой его язвительной фразе.
Марк Твен до конца обнажает отвратительную душу своего героя. Весь рассказ построен на противопоставлении «гласных молений» героя, его приторно-сладких молитв в официальном христианском духе истинным желаниям, «тайным молениям» его сердца. Возникает образ американского Иудушки
