оказалась страной острейшей классовой борьбы между рабочими и капиталистами. Подготовлена была почва для подъема профсоюзного движения и для роста социалистических идей среди пролетариев страны.
Вопросы социальной справедливости назрели, уйти от них было невозможно.
Твен жил не на острове Джексона. Он следил за жизнью страны не только из окон своего хартфордского дома.
Вернувшись в очередной раз к книге английского философа и публициста Томаса Карлейля о французской буржуазной революции, Твен почувствовал, что он левеет. В начале 70-х годов Твен считал себя жирондистом, но «с тех пор, перечитывая эту книгу, — писал он Гоуэлсу, — я каждый раз воспринимал ее по-новому, ибо мало-помалу изменялся под влиянием жизни и среды (а также Тэна и Сен-Симона); и вот я снова закрываю эту книгу и обнаруживаю, что я — санкюлот! И не какой-нибудь бесцветный, пресный санкюлот, а Марат. Карлейль ничего подобного не проповедует; значит, изменился я сам, — изменилась моя оценка фактов».
Тайна одной речи
Все более разительным, поистине потрясающим становился контраст между внешним обликом жизни Марка Твена и внутренним ее содержанием.
Писатель жил в нарядном трехэтажном особняке, расположенном на одной из лучших улиц богатого Хартфорда — Фармингтон-авеню. В свое время, когда строительство твеновского дома еще не было вполне завершено, газета «Хартфорд дейли таймс» с восторгом писала о величине здания и его своеобразии. Это «один из самых необычных жилых домов во всем штате, если не во всей стране». Здесь и «восьмиконечная башня» и «по меньшей мере пять балконов», а некоторые комнаты отделаны черным орехом и дубом. «Новизна архитектуры здания, необычность внутреннего устройства и слава владельца — все это надолго придаст дому широкую известность», — говорилось в статье.
Из воспоминаний современников видно, что на протяжении примерно двух десятилетий резиденция Твена была центром светской жизни. Званые обеды следовали один за другим. В гости приходили знаменитости и просто добрые соседи. Семеро верных слуг выполняли свои разнообразные обязанности. Когда дети затевали очередную постановку «Принца и нищего», раскрывались двери между столовой и библиотекой и в зале можно было разместить почти сотню зрителей.
Жена Томаса Олдрича вспоминает, как весело было гостям Твена, собравшимся как-то зимою у камина «в длинной комнате с красными гардинами». В полночь решили испечь яблоки и залить их вином, но спиртного не хватило. И Твен отправился в город в меховом пальто и меховой шапке, но в бальных туфлях. «Он остался глух, совершенно глух к настоятельным призывам миссис Клеменс хотя бы облачиться в калоши в эту снежную ночь и исчез». А потом, продолжает жена Олдрича, мистер Клеменс вернулся без шапки и с мокрыми ногами, слуга был послан на поиски утерянного головного убора, а сам хозяин дома исполнил перед гостями нечто вроде негритянского танца. «Юноша, о юноша!» — взывала Ливи к своему супругу, пытаясь несколько умерить его экспансивность.
Все как будто свидетельствовало о том, что, если не принимать в расчет некоторых ласково-озорных шуток Марка Твена, Оливия Клеменс могла быть вполне довольна поведением своего мужа.
Накануне женитьбы он писал миссис Фейрбенкс: «…моя будущая жена хочет, чтобы меня окружала хорошая моральная и религиозная атмосфера (ибо я стану членом церковной общины, как только приеду на место своего постоянного жительства), и потому ей нравится мысль о том, чтобы поселиться в Хартфорде». Что ж, ведущие жители этого города готовы были создать вокруг Твена «хорошую», по их понятию, атмосферу. И они надеялись, что он действительно станет вполне терпимо относиться к церкви, будет высоко ставить нравственные устои их круга, а в существующих общественных отношениях видеть нечто идеальное и вечное.
Если судить по тому, как вел себя писатель в свете, да и по опубликованным им к тому времени произведениям, Твен, во всяком случае, не ставил под сомнение царивший в США социальный строй. К пятидесяти годам он был очень состоятельным человеком. Его произведения расходились на редкость большими тиражами и приносили много денег. Он все еще мечтал о большем — издательское дело и различные изобретения, финансируемые Твеном, казалось, должны были в конце концов сделать его миллионером.
Но кто мог сказать, о чем думал и что писал этот мистер Клеменс в тиши своего кабинета?
Отметим попутно, что в Хартфорде кабинетом Твену служила бильярдная. Он пробовал работать и в других комнатах своего обширного дома, но бильярдная нравилась ему больше всего. Ведь здесь он не отвлекался, как в кабинете, где хорошо было видно, что творится за окном. Здесь нельзя было уютно устроиться, как в кабинете, на большом и удобном диване, где так приятно было просто полеживать и курить.
Бильярдная была расположена на третьем этаже. Там стоял бильярдный стол с черными позолоченными ножками. Конечно, и из окна бильярдной открывался прекрасный вид — на верхушки близких деревьев и далекие холмы. Но письменный стол в этой комнате был предусмотрительно поставлен в одном из углов таким образом, чтобы, сидя за ним, Твен мог видеть только стену да книжные полки. По свидетельству служанки Кейти Лири, «мистер Клеменс всегда и все писал наверху, в бильярдной».
Именно в этой комнате, надо думать, Марк Твен и создал в начале 1886 года текст речи под названием «Рыцари труда» — новая династия» (по другим данным, речь называлась просто «Новая династия»).
Среди многочисленных тайн творчества Твена тайна произведения, озаглавленного «Рыцари труда» — новая династия», — одна из самых важных и недостаточно исследованных.
О существовании этой речи почти ничего не было известно до конца прошлого десятилетия. Правда, душеприказчик Твена Альберт Пейн в своей трехтомной биографии писателя, изданной вскоре после его смерти, привел небольшой отрывок из некоего сочинения, в котором рабочий, член профсоюза, был назван величайшим явлением величайшей эпохи. Однако даже обстоятельства, при которых это произведение было создано, оставались тайной за семью печатями.
Текст «Новой династии» был воспроизведен только в 1957 году и притом в малораспространенном американском журнале «Нью-ингленд квортерли». Вспомним, что такова же была судьба пяти глав из «Автобиографии», опубликованных в 1963 году. Разве не примечательно, разве не грустно, что неизвестные раньше и имеющие крупнейшее значение творения такого популярнейшего автора, как Твен, увидели свет в США нашего времени в изданиях, почти недоступных рядовому американцу?
Итак, речь была скрыта от читателей на протяжении семидесяти с лишним лет. Что же сказал в ней Марк Твен?
Необычность и ценность этого литературного документа определяется уже тем, что «Рыцари труда» — новая династия» — первое и, по существу, единственное произведение Твена, специально посвященное знаменательной теме — жизни, страданиям, судьбам рабочего класса.
Толчком для создания «Новой династии» послужило следующее обстоятельство. В январе 1886 года Твену случилось присутствовать на заседании комиссии сената США, обсуждавшей проблемы международного авторского права. Среди выступавших был руководитель одного из профсоюзов типографов в Филадельфии Джеймс Уэлш. В своей речи Уэлш заметил мимоходом, что американское профсоюзное объединение «Орден рыцарей труда» имеет от четырех до пяти миллионов членов.
Цифра эта не соответствовала действительности — максимальная численность «Ордена рыцарей труда» за всю историю существования этой организации составляла три четверти миллиона. Однако значение «Ордена» не определялось только количеством его членов. По словам Энгельса, «Рыцари труда» были первой национальной организацией, созданной «американским рабочим классом в целом»[11]. Профсоюзное объединение под таким поэтическим названием было основано вскоре же после окончания Гражданской войны и вначале было тайным и крайне малочисленным. Но подъем боевых настроений среди американских рабочих, начавшийся в конце 70-х годов, привел к тому, что всего за несколько лет численный состав «Ордена» увеличился в десятки раз.
