Понимаешь, Мир, е-дин-ствен-ной. И неповторимой. А не чахнуть в твоем гареме. Султан, блин!
— Но они же нелогично поступают! То пристают — не отвязаться. То вдруг становишься им совершенно безразличен. И думаешь — может все, разонравился?
— Мир. Ты совершаешь огромную ошибку. Свойственную, впрочем, всем мужчинам. Я помню даже, что про это готовила материал в последний номер.
— Я не читаю эти твои женские журналы. И какую же я ошибку совершаю? — обиженно спросил я.
— Очень простую. Ты пытаешься понять логику поступков девушки, пользуясь своей логикой. Мужчиной и женщиной движут абсолютно разные мотивы.
— Да, — задумался я, — возможно, ты и права.
— Расскажи мне, что произошло?
— Похоже, я не совсем правильно относился к человеку, который был рядом. И теперь не знаю, что делать. Хотя нет, теперь, кажется, знаю. Спасибо!
— Ты уже уходишь?
— Да, Наташ, был нереально рад видеть тебя. Прости, всю ночь писал репортаж для практики, точнее, колонку. Авторскую. Спать хочу ужасно.
— Так чего ты мне не рассказал, что на практику устроился? Поздравляю, давно пора. А то в нашем дуэте ты как-то отстаешь, мой друг, — пошутила Наташа.
— Ничего, такими темпами скоро догоню. Ладно, я спать!
Я поцеловал ее в щеку, вложил в счет деньги и вышел из кафе.
На выходе я оглянулся и увидел, как Наташа провожает меня глазами. Они были отчего-то немного грустными.
5
Страшный сон журналиста
Когда я закончил учить журналистские жанры для Соболева, наступило утро. Из-за плотной гобеленовой шторы лился яркий белый свет. По телевизору показывали криминал в рамках передачи «Доброе утро» — верный признак, что пора уже спать. Хорошо еще, что я нашел учебник за первый курс на русском, иначе учить бы мне и учить, переводя со словарем каждое второе слово соболевского учебника!
Я вертелся с боку на бок, стараясь уснуть, но в голове крутились жанры, быстрые и настойчивые. Шустрые маленькие существа раздражали, демонстрируя себя.
Одна мелочь громко верещала:
— Меня зовут корреспонденция, я аналитический жанр.
Ее отталкивал мужичок-колобок:
— Я обзор! Я тоже аналитический! Но гораздо крупнее. И главное — умнее!
— Да ты просто зануда! — возражал ему фельетон, почему-то худой-худой и фиолетовый.
Тут вползло нечто едва держащееся на ногах и патетично заявило:
— А я вообще — гонзо-журналистика.
— Знаю, знаю, — встрепенулся я, — ты глубоко субъективный стиль повествования, ведущегося от первого лица, основанный на разнообразном личном опыте!
Сила моей эрудиции сбила все жанры разом с ног, закружила и унесла…
Главный редактор встретил меня в прекрасном расположении духа. Я отвечал ему недолго: он постоянно прерывал меня словами «дальше» или «на этом хватит». Дослушав про последний жанр, которым оказался фельетон, он тихо и очень мягко спросил:
— Ведь книжку-то мою ты не открывал, а, Мир?
— Нет, признаюсь, там очень сложный английский. — Я решил, что оправдываться бессмысленно.
— Оно и видно. Ты местами такую чушь нес! Вас теперь так учат? В Америке все по-другому. Ладно, считай, экзамен сдал. Вот тебе награда, — он вынул из ящика журнал и протянул его мне. — Бери, это твоя первая публикация у нас.
— Уже? Так быстро? — я с волнением взял номер и судорожно начал листать его.
Центральный разворот оказался поделен на несколько колонок. Одна из них — моя. Сердце забилось еще сильнее от того, что соседняя колонка принадлежала Дегтяреву. Я пробежал глазами его текст. Популярный блоггер рассуждал на тему либеральных ценностей, кого-то критиковал. Мне очень понравился его язык: хлесткий, игривый, местами жесткий, местами насмешливый. Мне бы так!
— Мирослав! Потом почитаешь. У меня для тебя новое задание есть. Пиши.
— Сергей Анатольевич, а этот Дегтярев, он давно у вас печатается?
— Дегтярев? Нет, первый раз. Если честно, я от него не в восторге. Пишет хорошо, но очень банально. Сейчас, как ты выражаешься, «модно быть оппозиционером». Он не сообщил читателю ничего интересного. Я думаю, больше его печатать не будем.
— Но это же похоже на… цензуру, что ли?
— Мирослав, стоп! Неужели я должен публиковать весь этот, прости за выражение, маргинальный бред только потому, что здесь фигурирует альтернативная точка зрения? Любой текст, как и любой другой продукт, должен подчиняться принципу спроса и предложения. Кому интересна его писанина? Очень узкому кругу лиц: таких же, как и он сам. Тогда зачем она в журнале с многотысячным тиражом?
— Да, да, вы правы. Так что там с заданием?
— С заданием… А вот. В начале сентября будет пресс-конференция актеров сериала… ну его сейчас везде крутят… как же его… Ну этот, про четырех сестер!
— «Сестры»? Знаю, смотрел, — улыбнулся я.
— Ну, вот и хорошо. С тебя интервью. Аккредитуешься, после конференции подойдешь к какой-нибудь актрисе и пообщаешься. Текст жду на шесть-семь тысяч знаков. И чтобы не как в прошлый раз — безо всяких твоих рассуждений, понятно?
— Не беспокойтесь, этого больше не повторится.
Я уже знал, у какой актрисы буду брать интервью. Кстати, это хороший повод познакомиться с красивой и известной девушкой. Воображение рисовало наше интервью с Ангелиной Сокольской, которое плавно перетекало в свидание.
— Да, и… — продолжил Соболев.
— Что такое?
— Ты, надеюсь, понимаешь, что хотя учебный год начнется уже завтра, практика — продолжается. Во всяком случае, до тех пор, пока не наберешь необходимое количество знаков. Десять тысяч, если не ошибаюсь? — Соболев помедлил минуту и ностальгически продолжил:
— Жалеют вас! Мы в свое время стопками публикации с практики таскали.
Я вышел и наудачу набрал SMS Маше.
«С нетерпением жду завтрашней встречи с тобой! Я очень соскучился за лето!»
6
Счетчик популярности
