разгромив Гитлера, закончила войну. Мне не ясны причины, но до августа готовая база в строй не вступила. Вы только не подумайте, что здесь намеревались установить дальнобойные пушки, капониры для самолетов, или гроты для подводных лодок, или еще что. Цель была другая, я сам узнал о ней весьма недавно, когда было уже слишком поздно что–либо предпринять или сделать какие–то выводы. Короче, в начале августа меня, в то время скромного интендантского капитана, неожиданно вызвал лично сам командующий северной группой войск генерал Цуцуми Фусаки и, всячески подчеркивая мое происхождение, сообщил: наш отряд — нас было три человека, находящихся на Варудсиме, — по своей категории приравнивается к камикадзе. Вы знаете, что это?
— Смертники. Летчики, пикирующие на корабли противника с грузом бомб, — ответил Бахусов. — Или люди–торпеды, по те, по–моему, назывались как–то иначе.
— Приблизительно так. Приравнивание к этой когорте означало: заботу о семьях в случае нашей гибели берет на себя государство. Все делалось добровольно, с нашего согласия. Наша задача состояла в следующем: мы должны продолжать находиться на острове — эвакуировать оборудование и запасы не было возможности, — ждать определенного сигнала и, получив его, уничтожить базу, разумеется, вместе с ее маленьким гарнизоном. В конце августа 1945 года, когда ваши войска начали штурм Курил, на Мрачный никто не высаживался, как на необитаемый, да и стоящий несколько в стороне. Тогда–то мы получили по радио команду: базу уничтожить. Подразумевалось — вместе с нами. Мы ответили: «Приказ приняли и остров взрываем». Но, как видите, приказ не выполнили и ничего здесь не уничтожили. Там, в Японии, прекрасно знали: система самоликвидации никаких следов не оставит. Короче, нас списали в архив. У них не могло возникнуть мысли, что камикадзе не выполнят команду. С тех пор мы живем тут, отрезанные от всего мира. От соблазна я дал указание испортить передатчики. Однако приемниками мы пользуемся и, я бы сказал, информированы, что творится на этом свете.
— И вас ни разу не обнаружили? Ведь минуло столько лет!
— Представьте себе. Хотя было несколько таких моментов — мы как бы висели на волоске, — но нам везло. Вначале мы искусственно, так сказать, подогревали худую славу Варудсимы. Рассчитывая на суеверия, устраивали на вершине подсветку, включали сирены. Но быстро прекратили — вдруг кому–нибудь пришло бы в голову полюбопытствовать и высадиться на остров? Я уверен, почти невозможно обнаружить закопавшуюся глубоко под землей горсточку людей, соблюдающих все меры предосторожности. Если их, разумеется, специально не искать. Нас же никто не ищет — мы павшие самоотверженно герои, до нас нет никому дела. — Он помолчал и продолжил: — Мы нашли вас на берегу без сознания и оказали помощь.
— Извините, но почему вы не оставили меня умирать там?
— Мы не убийцы. По, как это ни огорчительно, вынуждены были принять некоторые меры предосторожности: носить оружие и в случае вашей попытки к побегу или выдачи места пребывания, как ни прискорбно, применить его.
— И что вы теперь намерены со мной делать? Обратить в свою веру?
— Вы зря ершитесь. — Токуда положил ладонь на руку Алексея. — Обсуждать этот вопрос пока не станем. Как у вас говорят, поживем — увидим. И самое главное, не следует делать опрометчивых шагов. Поверьте мне, я не хочу причинять вам зла. Думаю, мы еще вернемся к этой теме. Сначала окрепните, присмотритесь, а потом будем решать.
В комнату вошла Сумико с подносом, на котором стоял белый пузатый чайник и изящная вазочка с мелко наколотым сахаром. Токуда помешал ложечкой чай и продолжил:
— Как вы заметили, я все время упоминал «мы» о нашей группе. — Он отхлебнул глоток. — Здесь нет никакой тайны. Гарнизон состоит всего из четырех человек. Я, капитан Токуда, бывший историк из порта Отомари на Сахалине. Моя жена, Сумико–сан, медицинская сестра и моя землячка. Поэтому мы и говорим более или менее сносно по–русски; до войны на юге острова жило много русских — и эмигрантов, и коренных, — приходилось часто общаться. Инженер–механик Экимото–сан, мой одногодок, уроженец города Токио. Наконец, Ясуда–сан, он помоложе, ему еще нет и пятидесяти, родился в Осаке. Завтра я вас познакомлю.
— Но как же вы здесь жили? Чем, наконец, питались? Прошло много времени.
— Я упоминал: на базу завезли продовольствие, обмундирование, в том числе постельное белье и массу другого для ста человек в расчете на год. Даже без местных источников пищи, а их не так мало, мы безбедно просуществуем еще лет тридцать. Никто из нас пи разу не страдал от цинги или зубной боли — этим мы обязаны чудодейственному растению айну–неги, у вас оно называется черемшой, или охотским луком. Не было случаев и бери–бери — коварной болезни–авитаминоза, скрючивающей суставы. У нас есть оранжереи на термальных водах, мы выращиваем ароматные грибы синтакэ, шампиньоны, сою, помидоры, огурцы, лук, чеснок. Но главная кладовая — море. Оно снабжает всем необходимым. Как видите, без дела не сидим. Каждый занимается тем, что ему по душе, к чему имеет большую склонность и способности. Наш духовный багаж — около двухсот фильмов, немного книг, радио. Очень жаль, что отсутствуют телевизоры. Я, правда, смутно представляю их себе, но по радиопередачам сложилось мнение — изобретение стоящее. Уж вы–то, вероятно, его оценили по достоинству. — Токуда доброжелательно посмотрел на Бахусова и сочувственно спросил: — Устали?
— Да нет, — неуверенно ответил Алексей.
— Устали. Ступайте отдохните, у нас еще будет время побеседовать. До завтра.
Бахусов встал и направился к себе в комнату.
***
На следующий день на обед к коменданту пришли все обитатели острова. Во главе стола сидел Токуда. Место по правую руку занимал крупный, даже не полный, а, скорее, громоздкий японец в круглых очках в старомодной металлической оправе. Его голова была наголо обрита. На щекастом, одутловатом лице прорезались почти заплывшие жиром щелки. В глубине их виднелись маленькие, но умные и проницательные светло–зеленые глаза. Мощные покатые плечи словно сразу переходили в руки, локти которых прочно покоились на столе. Ладони он держал у рта, и создавалось впечатление, что японец, вытянув мясистые губы, дует на руки, отогревая их от холода. Одет он был в точно такую же форму, как и Токуда, если не считать повязанного вокруг борцовской шеи цветастого шелкового платка.
По левую руку от коменданта разместился худощавый, тщедушный человек. Его черные, как лакированная проволока, волосы торчали коротким и жестким ежиком. Выпуклые скулы нависали над впалыми желтыми щеками, большой рот полуоткрыт, и видны крупные, тоже желтоватые, ровные зубы. Цвет темных глаз разглядеть было трудно, так как казалось, что они все время шариками перекатываются в узких глазницах. Сидел он деревянно выпрямив спину, чинно положив руки на колени, нервно постукивая по ним длинными тонкими пальцами.
Когда Бахусов вместе с Сумико вошел в комнату, Токуда поздоровался, жестом пригласил его сесть напротив толстого японца и, не вставая, медленно произнес:
— Я хочу представить своих товарищей и коллег. — Он повернулся к полному: — Экимото–сан, механик. — Затем указал на худого: — Ясуда–сан, радист.
Оба представленных приподнялись, низко, почтительно поклонились и сели. Токуда перешел на японский и, переводя взгляд на Алексея, что–то объяснял Экимото и Ясуде. Те, поворачиваясь то к коменданту, то к моряку, время от времени кивали.
— Я прошу меня извинить, но эти господа не понимают по–русски. Основное о вас они уже знают, сейчас я просто представил вас. Если захотите их о чем–либо спросить, я и Сумико–сан к вашим услугам.
Обед прошел почти в молчании. Изредка японцы перебрасывались между собой фразами. Однако Бахусов заметил, что оба исподволь рассматривают его с пристальным вниманием.
Окончив есть, Экимото и Ясуда встали и, поклонившись, покинули комнату.
Токуда пригласил Бахусова пересесть на диван. Сумико поставила перед ними чай, а сама стала убирать со стола.
— Мне бы хотелось рассказать вам поподробнее о людях, с которыми вы только что познакомились, а
