русских, он приказал «панам, сенаторам и жидам[216] и всем иноземцам» готовить оружие; среди сторонников Лжедмитрия, вместе с ним убитых, другой источник отмечает и евреев[217].
В ту пору в Москву прибыли из-за рубежа люди, искавшие торговых барышей. Торговля была объявлена свободною, и можно думать, что евреи использовали это благоприятное положение.
Москвичам было тяжело видеть у себя поляков; русские вообще ненавидели католиков, которых как бы не считали за христиан. Теперь же к религиозному предубеждению присоединилось оскорбленное чувство национальной гордости. Евреи, приезжавшие в Москву по своим торговым надобностям, находились нередко в деловых сношениях с тамошними польскими панами и пользовались их покровительством. Поэтому крайняя ненависть, которою прониклись москвичи к полякам, обрушилась и на евреев, когда Смута улеглась и осталось воспоминание, полное жгучей обиды. Но еще раньше, когда Смута держала страну в смятении, возникло движение, направленное против евреев.
В селе Тушино, резиденции Лжедмитрия II, прозванного «Тушинским Вором», образовался табор из поляков и различных групп русского общества, в силу тех или других причин ставших врагами московского царя Василия Шуйского. Когда отсюда начались переговоры с польским правительством о возведении польского королевича Владислава на московский престол, тушинские депутаты, сознавая, какой удар национальной гордости должно было нанести приглашение поляка на московский престол, увидели себя вынужденными всячески смягчить этот удар, а вместе с тем принять меры к тому, чтобы появление католика на престоле не превратилось в угрозу для православной церкви. И вот, в проекте договора между тушинцами и польским правительством среди условий, выработанных с целью охранить неприкосновенность церкви, мы находим пункт, касающийся евреев: «Чтобы святая вера греческого закона оставалась неприкосновенной, чтобы учителя римские, люторские и других вер раскола не чинили; если люди римской веры захотят приходить в церкви греческие, то должны приходить со страхом, как прилично православным христианам, а не с гордостию, не в шапках, псов с собою в церковь не водили бы… Не отводить никого от греческой веры, потому что вера есть дар Божий и силою отводить от нее и притеснять за нее не годится. Жидам запрещается въезд в Московское государство».
Когда же вскоре за тем, после свержения царя Василия с престола, ведение переговоров о приглашении польского королевича перешло от тушинских бояр к коллегии из тушинских бояр и их московских единомышленников, требование о недопущении евреев было сохранено среди прочих условий; договорные записи (1610 г.) вменили королевичу в обязанность запретить въезд «жидам в российское во все государство с торгом и ни с которыми иными делы»[218] . Московские бояре не могли не выставить это требование, ибо оно уже раньше было выдвинуто, когда переговоры были начаты о приглашении польского королевича на престол лицами, принадлежащими к лагерю Тушинского Вора. Московские бояре, призывавшие к себе поляка, были в чрезвычайно тягостном и фальшивом положении, и исключение требования, касавшегося евреев, могло бы показаться в то тревожное время чуть ли не изменой народу. Нелишне здесь отметить, что о Тушинском Воре распространяли слухи, будто он крещеный еврей[219] — это-то обстоятельство могло заставить тушинских депутатов требовать изгнания евреев, чтобы доказать, что прежние сподвижники Тушинского Вора, тушинцы, совершенно отреклись от него.
Впрочем, все это не имело какого-либо практического значения. Как известно, польскому королевичу не суждено было занять московский престол. Царем стал юный Михаил Феодорович Романов (1613–1645). Эта замена не принесла ничего дурного тушинскому лагерю; царь был связан родственными узами с тушинскими боярами, его отец был виднейшим тушинцем. Для господствовавшего класса наступила пора благополучия. Казалось, что с недавним прошлым было покончено; однако чувствовалось, что всякий, кто захочет, сможет попрекнуть правителей смутными днями. И вот, чтобы вырыть непреодолимую пропасть между вчерашним и сегодняшним, решено было опорочить Лжедмитрия: он не только различных еретиков, но даже «богоубийц жидов на осквернение храма приводил»[220] , говорилось в грамоте об избрании Михаила Феодоровича на царство; более того, он сам (Лжедмитрий. —
Все это, однако, относилось лишь к пережитому. В повседневной же жизни евреи были знакомы москвичам как мирные купцы, которые думали только о том, как бы подешевле откупиться от чиновного люда, обиравшего торговцев независимо от их религии. И неудивительно, что когда вскоре волею судьбы в московские пределы была заброшена более или менее значительная группа евреев, то к ним отнеслись в Москве не как к опасным политическим авантюристам, а как к обыкновенным пленникам, захваченным во время войны.
Иностранец Олеарий, посетивший Москву в 1633–1634 гг. (также в 1639 и 1643 гг.), сообщает, что русские «крайне неохотно видят и слышат папистов и иудеев»[221] .
В словах Олеария есть, конечно, известная доля правды — ведь поляки-католики и евреи как бы олицетворяли в народном представлении мрачную пору Смуты. Но, кроме того, неохотно видели католиков и евреев те, кому они не были нужны, а вернее те, для которых католики и евреи являлись нежелательными конкурентами. В это время поляки утратили право торговать в Москве; по Поляновскому миру 1634 г., им разрешили торговать только в пограничных городах, а в Москву, в замосковские города запрещено было ездить. Однако нужно заметить, что, не любя католиков и евреев, русские купцы отнюдь не питали симпатий к другим иноземцам; всякий конкурент был русским торговцам неприятен. В 1642 г. на земском соборе «гости», высшее купечество и торговые люди жаловались, что немцы, персияне и всякие иноземцы торгуют в столице и других городах и благодаря этому «в городах всякие люди обнищали»[222]. Есть указания, что уже в начале XVII в. иностранцев вообще стали стеснять в торговле и что это явилось реакцией после Смутного времени, когда Москва была наводнена иноземцами[223]. Да и не одни торговцы относились недружелюбно к иноземцам, не делая различия между представителями разных исповеданий. Духовенство не уступало в этом отношении торговцам. Даже лютеране, пользовавшиеся особыми привилегиями, испытывали стеснения в деле отправления веры. В 1643 г., например, в Москве были разрушены лютеранские кирки.
Таким образом, недружелюбие русских к полякам и евреям не должно быть рассматриваемо как исключительное явление. Евреи не подвергались в то время в Московском государстве каким-либо специальным притеснениям; они, как и подданные Польско-Литовского государства, разделили судьбу своих сограждан[224]. Это ясно сказалось и тогда, когда вследствие войны между Москвою и Польшею среди русских появились пленники — немцы, литовцы, евреи и др.
В 1632 г. началась война, приведшая к Поляновскому миру; некоторые польские города сдались русским; евреи, попавшие в плен, были вместе с прочими отосланы в Россию, в более отдаленные местности; в Москве пленных не оставляли, так как после мира они могли бы вернуться на родину и рассказать, что делается там, а это было опасно в военном отношении. Пленники были двоякого рода: одни были государевы; другие, захваченные частными лицами, поступали в зависимость к последним или к тому, кому их продавали. По заключении мира евреям была предоставлена та же свобода, как и остальным пленным. Приказав грамотою в Пермь Великую отпустить на родину литовских пленников, среди которых были особо упомянуты и евреи, царь разрешил всем этим пленникам остаться в России, если они пожелают[225]. Партию пленных евреев мы застаем также в Сибири, куда они были сосланы в города «в службу» и «на пашню» наравне с литовскими и немецкими людьми. И этим евреям, подобно пермским, было в 1635 г. предоставлено остаться в стране независимо от того, примут ли они крещение, вследствие чего велено было «из городов Литовской полон — Литву, и Немцев, и Жидов, где кто ни иман или покупан, сыскивая и расспрашивая, присылати ко государю в Москву»[226].
Воспользовались ли тогда евреи правом остаться в Московском государстве, не знаем; об этом пока не имеется каких-либо данных; но возможно допустить, что не все евреи ушли за рубеж, ибо когда тридцать два года спустя повторился такой же случай, то иные евреи прочно осели в Москве. Как бы то ни было, важным фактом являлось то, что царь Михаил Феодорович много лет спустя по вступлению на престол, т. е. тогда, когда он уже не был отроком, выразил согласие на то, чтобы в его государстве евреи остались на
