расточает не боясь, потому что бездонен; не боится одиночества – он отроду состоит в великом братстве влюбленных. Только Странник знает, как сотворить настоящую Обитель Странников: он строит дом ради того, чтобы разрушить его и выскользнуть из стен, умеет в один день погубить Храм Сиона и в три дня восставить.
– Две силы, центробежная и центростремительная, разрушительная и созидающая, рвут на клочки то, что должно служить вечным обиталищем людей, – кивнул Эрбис и положил руку на плечо девушке. – Мир сходит с ума, пытаясь примирить их и осмыслить.
– Зачем? Если нужно однажды пойти наперекор течению.
– И уйти лишь ради того, чтобы вернуться.
– Какой смысл в возвращении?
– Тот, что, возвращаясь, ты никогда не застаешь старого – только новое, – усмехнулся Эрбис. – Ведь отказавшись от своего, ты уходишь вперед и вперед же возвращаешься. Помнишь, я загадывал тебе загадку? Ты близка к ее решению.
– Значит, каждое правильное возвращение обновляет сущее? И возвращение бесконечное…
– Пока с нас хватит и одного раза. Оглянись: ты хорошо видишь то, что у тебя получилось?
На какой-то миг, одновременно краткий и длящийся, все Истинные Люди Нэсин увидели прекраснейший город из зданий, соединенных между собой крытыми переходами и разделенных двориками, которые перетекали в окрестный парк так же плавно, как парк – в лес. Балюстрады были ажурны, сады и газоны – многоцветны. Арки взлетали над куполами, колонны пели арфой. Весь спектр белого, пропущенный через бриллиантовую призму, переливался подобно снегу в полдень или солнцу в дождевом облаке, пахнул фиалкой и розой, щелкал соловьем, свиристел иволгой. Потом это скользнуло вбок и исчезло.
…Черная Палатка, создание дивных мастеров, стояла внутри Города Вулканов, который образовало кольцо остывших и заснеженных башен. Замиренное тепло стояло внутри них, и золотистые крупные цветы солнца вырастали из плодородной земли, которая чернела изо всех щелей в ледяном панцире. Самый большой цветок поднялся в небо. Женщина пригнулась и повела рукой над шляпками малых подсолнечников, потом обернулась ко мне; я узнала Иньянну. Куда я проснулась – в явь или в другой сон, внешний по отношению к видению о Шатре Семерых? Или нет, только что я увидела притчу о Городе- В-Стенах, и она как-то подвинула или подвигла мою дочь на верное возвращение. Спрашивать об этом мою Даму не имело смысла. Меня, однако, удивило, как она радуется своим цветам: разве ей не сказали о смерти первенца?
– Жизнь и смерть – две стороны монеты, – ответила Иньянна, – и человечество постоянно подбрасывает ее, играя в орла и решку. Таково устроение. Вы, аниму, не перевертыши и видите только одну сторону, вот вам и кажется, что жизнь разворачивается во времени, а потом ее пресекает смерть. Образы: ножницы Парки, скелет на часах, который выводит за собой шеренгу человечков и все такое прочее. Но на самом деле жизнь не длится, а стоит, как вода в тихом и глубоком озере, которое питают подземные родники, а смерть не подстерегает ее, аки тать в засаде, но стискивает в себе, подобно берегам. Можно и так сказать: смерть неподвижна на фоне бьющей ключом жизни. Какая из двух сестер-близнецов овладела живущими? Как узнать, где пребываем мы сейчас? Разве можно объяснить смерть тому, кто не понимает существа жизни…
– Если жизнь и смерть – одно, – почти перебила я эти неясные речи, – почему бы тебе не вернуть этому миру Даниля, ведь ты уже однажды родила его.
Иньянна рассмеялась – необидно, как над ребенком.
– Два раза из одного корня не исходят и от одной матери не рождаются. И ведь мой сын не погиб, а ушел в иное странствие. Огонь в силах сжечь только то, что подлежит и принадлежит огню. Как можно воскресить того, кто не умирал?
– Тогда хотя бы покажи тот мир, где он живой.
– Никак не могу понять, почему такие естественные явления, как жизнь и смерть, рождение и уход из одной неисчерпаемости в другую настолько волнуют плоских аниму. Естественное не нуждается в насильственном. Если ваша сиюминутная реальность не выносит кого-то – это ваши проблемы, а не мои. Два мира всякий раз соединяются в той точке, которую представляет собой Живущий, а потом что же: миры разошлись, и он остался лишь в одном из них. Напрасно он силится снова пришить их друг к другу – ведь они какими были, такими и остались, это он сам изменился. Он нес в себе смерть, вот она и возобладала, превозмогла его.
– Значит, не миру Даниля надо измениться и не Данилю воскреснуть, а мне самой стать вне смерти. Как?
– Чтобы стать, как ты говоришь, вне смерти, есть один путь: пройти через нее. Вечное существование на вашей стороне бытия, как она ни цветуща и ни многообразна, равносильно смерти. Вечно живой труп, – тут она издала легкий смешок, – ты ведь знавала таких, и ходячих, и лежачих, кукол-живулек и чучело в гранитном саркофаге.
– Ты можешь войти к твоему сыну, Женщина Девяти Имен. Ты ведь однажды прошла через смерть и сохранила память и разум.
Иньянна кивнула:
– Войти-то могу; вот привести сюда и я не в силах. Понимаешь, почему?
Я понимала: ведь это я создала ее, вызвала из глубин своего колодца; поначалу как литературный образ, хотя по тому же замыслу она куда мощнее меня самой. Так Бог в некоем средневековом силлогизме творит камень, который сам не может поднять, и закон, которому подчинен. Таково правило Его игры, а мы полагаем – бытия. На самом деле для Него нет в бытии законов, ибо Он сам – закон и сам – Бытие.
Иньянна вгляделась в мои глаза:
– Ты догадалась о причине, и ты куда яснее видишь ее, чем я сама.
– Да. Ты, какая ты есть передо мной, – виртуальная игрушка внутри этого виртуального мира. Я думаю о себе так же, но ни я, ни ты, ни Даниль не такие. Я выдумываю тебя, себя, твоего сына, однако мы истинные – вне вымысла и вымышленных миров. Трехмерный человечек вращается посреди множества плоских паззлов. Я умею проходить через миры, но я ни разу этого не делала! Как мне найти тот, где ты по-прежнему сильна, а Даниль жив? Покончить с собой, что ли?
– Ты ведь понимаешь, как это бессмысленно, – ее глаза расширились на пол-лица и сделались морскими. – Вспоминай – я за тебя не могу. Неужели для тебя это внове – и вспоминать, и делать?
– Да, ведь в моей жизни были случай, когда я ощущала смыкание миров во мне, и один… одни привел меня сюда. А здесь я стала вычитывать мир Леса и Андрии, Болот и Гор, пока не уткнулась в его оборотную сторону. Не внове, ты права; потому что вся моя жизнь состоит из таких точек касания, поворотных узелков. Сад расходящихся тропок Борхеса. Но какой из узлов нужен мне сейчас, я не знаю.
– Я тоже. Постарайся нащупать интуитивно. Это риск…
– Если иначе нельзя – пусть будет риск.
– И ты не боишься потерять сына и дочь, Лес и Степь, друзей и врагов, себя и меня – а Даниля не обрести?
– Каждый Живущий теряет одно и находит другое. Но теряются имена и облики, находится же суть.
– Ты понимаешь, что остается постоянным при всех потерях?
– Святые. Те люди, кто прорастает собой через Вселенные.
– Да. А теперь я стану говорить, ты слушай, но на голос не оборачивайся. И не отвечай.
Под ногами были камни, камешки морены, обточенные ледником, круглые гальки, темная и жирная земля сквозила в просветах, ее сменил бледный и крупитчатый, как манка, песок. Мгла ритмично колыхалась, то накатывая на голыши и почти касаясь моих ног, то отступая.
– Не всегда человек встречается с наилучшим из своих снов; ты знаешь это. Помнишь твои детские кошмары, от которых ты во сне билась головой о любую твердь? Помнишь, как ты искала меня в нечаянных снах и не могла найти – разве что тусклое подобие? И сразу просыпалась, – тихо говорили за моей спиной. – Ты много раз придумывала меня, воссоздавала мой образ, пока он не набрал такую силу, что смог победить твои ужасы и показаться тебе во всеоружии. На это есть причина, думай над ней, покуда
