В издании справочника «Кто есть кто в Америке» 1992 года статья о Чарлзе Буковски занимает 29 строк. «Буковски, Чарлз. Автор. Род. в Андернахе, Гер., 16 авг. 1920 г. Переехал в США, 1923 г. Ж. Линда Бейль; 1 ребенок, Марина-Луиза, от брака с Барбарой Фрай, 1955. Студент, Городской Колледж Лос-Анжелеса, 1939-41… Получил стипендию Национального Фонда Поощрения Искусств, 1974. Лауреат премии издательства «Луджон Пресс»…» А дальше, очень мелким шрифтом — названия книг: стихи, сборники рассказов, романы, киносценарии, редакторские работы, — закадровые повествования в фильмах о нем, фильмы, снятые по его книгам, магнитные записи… И в самом конце, там, где у его соседей по странице, уважаемого хортикультуриста и педагога Мартина Джона Буковача и достойного физиотерапевта Элен-Луизы Буковски, значатся подробнейшие домашние и рабочие адреса и контактные телефоны, курсивом набрано только два слова: Не пытайтесь.
Описывать, загонять в рамки, присваивать Чарлза Буковски или навещать его дом уже пытались многие. И будут еще пытаться, поверьте: он стал моден, а соблазн побыть причастным к настоящей литературе, хоть и посмертно, очень силен (здесь, наверное, и я не исключение). Фигура литературного культа, противоречивый и неуживчивый, сварливый и вздорный, он мифически мудр для поклонников своего обильно орошенного бухлом просторечия, однако, изводяще «нелитературен» для многих академиков.
В 1966 году преданный издатель Буковски Джон Мартин основал в Санта-Розе, Калифорния, издательство «Черный Воробей» (Black Sparrow Press) только для того, чтобы предоставить голос тоскливым размышлениям автора, публиковать его плохо замаскированные автобиографические наброски, житейские истории, нелицеприятные наблюдения и нарочито некрасивые стихи. В 1993 году Мартин составил последнюю прижизненную антологию Буковски «Беги Вместе с Добычей» (Run With The Hunted). Весь опубликованный «Черным Воробьем» поэтический и прозаический материал (и в этом — очарование книги, хотя в антологию не вошли такие жемчужины, как «Заметки Старого Козла» [Notes of a Dirty Old Man, 1969] или«Прекраснейшая Женщина в Городе» [The Most Beautiful Woman in Town, 1967-83]) расположен в грубо хронологическом порядке — от воспоминаний карапуза к «крепости заднего ума» старого прожженного циника. Результатом стало появление некоего смутного мемуара — ведь для последователей жизнь автора в высшей степени неотделима от его работы. Буковски- автор не единожды за свою жизнь призывал на помощь «второе я» — Генри Чинаски (друзья называют его Хэнком), вытаскивавшего на страницы книг семь десятилетий битв своего создателя: со шрамами от прыщей, с барменами, шлюхами, тотализатором на скачках. Великое множество унылых историй Буковского — как вечное сражение черного юмора с убожеством жизни, как память о бесконечной череде тупых ударов по голове, о провалившихся вылазках из захламленной писательской конуры в мир работяг, шабашников и почтовых крыс.
«Большую часть своего барахла я пишу, когда пьян,» — объявляет один из его персонажей. — «Когда я трезв, я — просто экспедитор, да и то не очень добросовестный.»
«Абсурд у Буковски обволакивает каждый факт жизни липким сиропом, пока чаяния человечества не низводятся до смешного,» — писал критик Джеймс Салливэн в нью-орлеанской газете «Таймс- Пикайюн». — «Ни бедность, ни убожество не празднуются. Они просто есть.»
ногти; ноздри; шнурки не очень хорошая ночь в Сан-Педро этого мира Видимо, такая зацикленность на бытии и объясняет успех писателя за пределами Америки. Кажущаяся плоскость повествования легко переводится на другие языки — и остается лишь на поверхности. Смесь хорошо натренированной отточенности стиля и монотонного, полупьяного внутреннего голоса, постоянно возвращающегося к началу высказывания, настойчивого, подчеркивающего нечто очень важное, убеждающего в правоте мыслей и поступков хозяина — не знаю, насколько легко воссоздать это на немецком или итальянском, где терпимость языка значительно выше, чем в русском. И в Германии, и в Италии, кстати, этот экзистенциальный распад повествования возводил Буковски на вершины списков бестселлеров неоднократно. Не думаю, что в России это с его книгами смогут сделать аскетичность, лапидарность и незакомплексованность языковыми условностями. Простое всегда воспринимается — как и переводится — сложнее.
Он презирал липу и претенциозность на любом уровне языка и инстинктивно ежился даже от чересчур вычурного или «литературного» словоупотребления. Стиль его прост и прямолинеен: фразы, в основном, короткие и целенаправленные, никаких метафор, аллюзий, никаких «приемчиков». Как и Хемингуэй, с которым его изредка сравнивали, он предпочитал простые прилагательные; слова и абзацы должны быть короткими и по делу.
«Самое трудное в письме,» — говорил он, объясняя особенности своего телеграфного стиля, — «это сесть на стул перед машинкой. Как только вы это сделали, начинается кино. Стоит мне сесть, нет никакого плана, никаких усилий, никакого труда. Как будто машинка делает это все сама. Пишешь как в каком-то трансе… Слова иногда выходят как кровь, а иногда — как вино… Шаг, ритм, танец, быстрота — все это современный век. Атомные бомбы висят на деревьях, как грейпфруты. Мне нравится сказать то, что я должен сказать, и отвалить.»
Но голос Буковски — голос звучит, заставляя читателя тыкаться носом в страницу в поисках того чуда, что заставило звучать черные знаки на плоском листе бумаги, — в изумлении или же в негодовании: как только могли такое напечатать?.. Иногда Буковски называют битником, иногда — натуралистом, но писал он так, будто был водопроводчиком. Для него задача воссоздать сцену сводилась к экономному использованию как можно более короткого колена. Слова для него — гайки, болты и втулки, и украшать их или же описывать написанное им — все равно, что наносить простым карандашом метки на проржавевшую канализационную трубу. Сам автор говорил: «Утверждать, что я — поэт, значит, помещать меня в компанию версификаторов, неоновых гурманов, придурков, лохов и мерзавцев, маскирующихся под мудрецов.»
Именно поэтому я не могу отказать себе в удовольствии привести здесь развернутую цитату — автобиографию Хэнка, написанную в 1975 году для биобиблиографического словаря Джона Уэйкмэна «Писатели Мира». Итак, Хэнк — своими словами:
«Я родился в Андернахе, Германия. Мой отец служил в Оккупационной Армии, а моя мать — урожденная немка. В Америку меня привезли, когда мне было два года. Вскоре мы переехали в Лос- Анжелес, где я прожил большую часть своей жизни. По большому счету, учился я всему сам, хотя мое образование и включает в себя два года в Городском Колледже Лос-Анжелеса. Вскоре после этого я начал скитаться по стране, перебиваясь случайными заработками, вроде работы уборщика, служителя автозаправки, охранника, посудомоя, экспедитора, складского служащего, приемщика, нарядчика, водителя грузовика, почтальона, кладовщика, почтового клерка, служителя на автостоянке. Еще я работал на фабрике собачьих бисквитов, фабрике флюоресцентных ламп, на бойне, был членом железнодорожной ремонтной бригады, а также работал на Американский Красный Крест. Я видел большинство городов и работал примерно в сотне мест. В основном, я голодал, пытаясь писать, ограничивая себя одним шоколадным батончиком в день, и писал по четыре-пять рассказов в неделю. Часто у меня не было пишущей машинки, и большую часть своей работы я писал от руки печатными буквами и рассылал в Атлантик Мансли, Харперз и Нью-Йоркер. Все они возвращались обратно.
Наконец, в возрасте двадцати четырех лет мой рассказ был принят журналом Уита Брнетта История. Второй принял Портфолио Кэресс Кросби. Я начал пить больше, чем обычно, бросил писать и просто пил. Так продолжалось десять лет, в каковое время я жил с несколькими женщинами,
