Стихи и эссе

Сам, как дикарь, и лицо подлеца.

Писо крестился, всё рыба ему,
Ни поцелуев, ни баб — не пойму.

Милки кольцо я продул, обормот,
Девку хочу я и плату за год.

Эх, ветераном без глаза бы стать:
Небо сверли и на всех наплевать.

Похоронный блюз[240]

Тут надо сказать несколько слов.

Когда читаешь cтихи, посвященные похоронам друга, где герой просит, чтоб аэропланы со стоном нацарапали на небе надпись 'Он умер' и при этом не забывает позаботиться о рычащей собаке и сахарной косточке, — тогда закрадывается подозрение, что такой текст нельзя читать с сумрачным видом и похоронным настроением. Что-то тут не так. А потом наталкиваешься на совсем уж одесскую строку 'Он был мой Север, мой Юг, мой Восток и мой Запад' — тогда становится совершенно ясно, что автор смеется. Что стихотворение написано 'with tongue-in-cheek'.

Надо заметить, что похороны в англо-американской традиции совсем не лишены элементов юмора. Я вспоминаю, например, что на похоронах Президента Рейгана первый Президент Буш рассказывал такую шутку: — Ну как прошла Ваша встреча с архиепископом Туту? — спросил Рейгана Буш. — So-so, — ответил Рейган.

Вообще, я наблюдаю отношение к похоронам, по крайней мере в американских сериалах, скорее в стиле похорон из старого советского фильма 'Веселые ребята', чем в стиле древних трагедий.

Подстрочный перевод стихотворения Одена на русском языке звучит, пожалуй, даже более по- хулигански, чем на английском. Сам повелительный строй стиха неизбежно напоминает Козьму Пруткова 'Дайте силу мне Самсона, дайте мне Сократов ум'. Да тут еще, как я уже говорил, вспоминается опереточное 'Ну как у вас дела насчет картошки'. Помните?

Ну, как у вас дела насчет картошки?
Насчет картошки? Насчет картошки!
Она себе становится на ножки!
Ну, слава Богу! Я-таки рад за вас!
Север, юг, восток и запад.
Север, юг, восток и запад.

Теперь, надеюсь, понятно, что я не мог переводить это стихотворение влоб, как безутешный плач по ушедшему другу.

Похоронный блюз

Остановите время, порвите с миром связь
И псине, чтоб не гавкал, заткните костью пасть,
И позовите теток, пусть воют у крыльца.
Глушите барабаны, выносим мертвеца.

И пусть аэропланы со стоном чертят на
Угрюмом сером небе 'Он умер. Плачь страна'.
Публичная голубка пусть в трауре гулит,
Пусть мусор в черных крагах движение рулит.

Он был мой Юг, мой Север, мой Запад, мой Восток,
Труды и дни, а в праздник — пивка в ларьке глоток,
Он был луна и полночь, мы пели втихаря.
Любовь, я думал, вечна. Как оказалось — зря.

Зачем мне эти звезды, дурацкий хоровод.
Забейте солнце, месяц и весь небесный свод.
Сливайте сине море, сметайте зелен лес.
Осточертело все мне, утерян интерес.

'Как полагается, тайное, наконец, стало явным. '[241]

Как полагается, тайное, наконец, стало явным.
Так секрет, вызревая, внезапно становится главным
предметом беседы с другом за чашкой чая, зачином
сплетни: 'в тихом омуте' или 'нет следствия без причины'.