Поглощая личные жизни; Тошнотворным запахом смерти Оскорблен вечерний покой. Точный ученый может Взвесить все наши грехи От лютеровских времен До наших времен, когда Европа сходит с ума; Наглядно покажет он, Из какой личинки возник Неврастеничный кумир; Мы знаем по школьным азам, Кому причиняют зло, Зло причиняет сам. Уже изгой Фукидид Знал все наборы слов О демократии, И все тиранов пути, И прочий замшелый вздор, Рассчитанный на мертвецов. Он сумел рассказать, Как знания гонят прочь, Как входит в привычку боль, И как смысл теряет закон. И все предстоит опять! В этот нейтральный воздух, Где небоскребы всей Своей высотой утверждают Величье Простых Людей, Радио тщетно вливает Убогие оправдания. Но можно ли долго жить Мечтою о процветании, Когда в окно сквозь стекло Смотрит империализм И международное зло? Люди за стойкой стремятся По заведенному жить: Джаз должен вечно играть, А лампы вечно светить. На конференциях тщатся Обставить мебелью доты, Придать им сходство с жильем, Чтобы мы, как бедные дети, Боящиеся темноты, Брели в проклятом лесу И не знали, куда бредем. Воинственная чепуха Из уст Высоких Персон В нашей крови жива, Как первородный грех. То, что как-то Нижинский О Дягилеве сказал, В общем верно для всех: Каждое существо Хочет не всех любить, Скорее, наоборот, — Чтобы все любили его. Владельцы сезонных билетов, Из консервативного мрака Пробуждаясь к моральной жизни, Клянутся себе поутру: «Я буду верен жене, И все пойдет по-иному». Просыпаясь, вступают вояки В навязанную игру. Но кто поможет владыкам? Кто заговорит за немого? Кто скажет правду глухому? Мне дарован язык, Чтобы избавить от пут, От романтической лжи Мозг человека в толпе, От лжи бессильных Властей, Чьи здания небо скребут. Нет никаких государств. В одиночку не уцелеть. Горе сравняло всех. Выбор у нас один: Любить или умереть. В глупости и в ночи Погряз беззащитный мир, Мечутся азбукой Морзе,
