Тонкая, тонкая струйка воды в большой стремнине не может быть отдельной от прочей воды: рано или поздно она смешивается с ней и раскрывается, растворяясь в Реке. Река движется к Морю. Каждый преодоленный Предел – это маленький шаг к великому Морю Имен.
И Алей сделал шаг.
Он стоял на кухне своей малогабаритной квартиры, перед самой плитой, и не хватало здесь места ступить вперед.
Но шаг был сделан.
Алей стоял на вершине обрыва.
Над головой его по светлой пелене облачного океана плыли, как корабли, более темные и низкие облака. Солнце все еще скрывалось за тончайшей туманной поволокой, но сама каменная чаша долины излучала горячий свет. Вздымались белые и золотые откосы меловых скал, сверкающие, будто выточенные из слоновой кости. Осыпи темнели, как чернь на серебре. С обрывов низвергались грохочущие водопады, окутанные миллионами бледных радуг. Напоенный влагой свежий ветер освежал и ласкал. В упругом, влекущем его дыхании пело и радовалось обещание невероятной свободы.
А внизу простиралось бушующее зеленое море, охваченное пламенем вечной весны. Молодая листва – озаренная, тающая, каплющая и струящаяся светом.
По горной долине, среди лесов и лугов несла свои могучие воды Река Имен.
Казалось, самые стихии не враждовали тут: жидкое, прохладное, живое, одушевленное пламя и искристая, бликующая, пылающая вода, росная и талая, горячая и ледяная. Ими можно было дышать. В их формате можно было хранить информацию.
Справа серо-голубую ленту Реки пересекал ажурный железнодорожный мост. Он был настолько высоким и легким, что казался сплетенным из серебряной проволоки. Опоры не столько поддерживали полотно, сколько не давали ему воспарить в воздухе над блистающей прекрасной долиной, подняться и унестись, подхваченному ветром, как паутинка.
Нефритовая Электричка еще не показалась, но уже чувствовалось ее приближение – как приближение некой разумной воли, исполненной мудрости и доброты.
Алея переполнял восторг. Невольно он старался дышать глубже, чтобы причаститься света этой долины, впустить его внутрь себя. Ветер вышибал слезы из глаз, но зрение не туманилось, оставалось четким. Минута ли прошла, час ли перед тем, как донесся неторопливый стук колес Электрички? Текла вода, и текло время, но всегда можно было подняться по течению немного выше.
На мосту появилась Нефритовая Электричка, совершающая свой вечный рейс. Она сбросила скорость. Ни с чем нельзя было сравнить ее – живую, осторожную, трепетно скользящую над Рекой в хрустальном воздухе, пронизанном огнистым светом. Зрение Алея так обострилось, что он видел белые занавески единственного плацкартного вагона. «Где-то там едет дядя Семен, – вспомнилось ему, – Иней про него рассказывал… Странный дядя. Научил папу стольким вещам, а сам сидит в Электричке и ни гу-гу. А еще там спят проводницы. И когда они проснутся, в Электричке нельзя будет оставаться… Она такая красивая. Она идет к Морю. Но доехать на ней нельзя».
Тогда как? Как достичь Моря Имен?
Все так просто.
Алей отступил на шаг, сойдя с камня, и сел на мягкую траву. Помедлил, огладил ладонью зеленый ковер и улегся на него навзничь, закинул руки за голову. Сияние небосвода не слепило глаз. Можно было смотреть на него и пытаться угадать, где сейчас солнце. Это Старица застыла в бесконечном полдне, а здесь сменяются времена суток, Река течет сквозь ночи и дни. «А время года одно и то же, – подумал вдруг Алей. – Вечная весна. Время года меняется только у Моря Имен». Ему представилось зимнее Море – тихое- тихое, темное, окованное холодом, едва посылающее прибой к заснеженному берегу. А снег падает большими мягкими хлопьями, ложится тяжелыми шапками на кроны деревьев, доверху засыпает молодые ели. И через сугробы, вся осыпанная искристыми льдинками, идет Нефритовая Электричка… А осенью над Морем идет дождь, и поверхность его рябит от капель, и вздымается шторм, чтобы принести на белый песчаный берег новые чудные раковины и пахучие водоросли.
Алей прикрыл глаза, но не перестал видеть свет, исторгаемый пеленой облаков. «Мне не понадобится плыть в Ялике, чтобы выплыть из Старицы в Реку, – подумал он, не столько рассуждая, сколько осознавая уже дарованное понимание. – К Реке я могу попасть и сам. Но, судя по неуспеху папы, мир Реки тоже закольцован, как мир Старицы. Просто на другом уровне. Папе нужен лоцман, который выведет его к устью. Нужен… поисковик. А Ялик и есть поисковик, и я могу его взять».
Умозаключение превратилось в путь, и путь предстал перед ним настолько же ясным и надежным, как серебряное полотно Электрички. С запозданием Алей вспомнил, что не собирался никуда вести своего жестокого отца. «Что же, – подумал он, – всегда должен быть план «Б». Если папа не отпустит Инея иначе, чем получив свое – он получит. Но мне не нравится эта сделка, я не хочу ее заключать».
И он задумался о том, как найти Инея.
Некогда поиск из Старицы казался ему непосильно тяжелым. Алей путался в невероятном количестве информации, тонул в видениях. Река заключала в себе намного больше информации, чем можно было вообразить, но искать отсюда было легче. То ли Река, полноценная версия, не урезанная никакими админами, сама подсказывала ответы, то ли умения Алея возросли настолько, что поиск для него стал легкой задачей.
Он начал сначала. С проксидемона, злой железной змеи. Переполненная ядом змея кусала себя за хвост, и время возвращалось к истоку. Самый первый мир, в который Алей ступил из родной параллели – тот, в котором осталась целой Ясенева дача, так и не покрашенная в синий «духовный» цвет.
Самая первая ассоциативная цепочка, которую с таким напряжением плел когда-то Алей.
Дверь.
Море.
Фонарь.
Ливень.
Поезд.
Чем проще поисковая цепочка, тем больше у нее может быть смыслов и толкований. Она поворачивалась другой стороной, и Алей понимал: он уже открыл дверь к Морю. Но путь еще не закончен. Поезд еще только собирается выйти сквозь проливной дождь, сквозь ночной мрак, в котором тают и плавятся огни фонарей – выйти в путь к городу Ливню с Северного вокзала Листвы.
Алею почудилось, что он слышит переплеск воды в далекой Реке. Она подсказывала имена.
Санкт-Петербург. Ленинградский вокзал. Москва.
Но было что-то еще. Последнее звено цепочки, ключ к двери. И Алей принялся вспоминать.
Золотые, рыжие во тьме огни фонарей.
Огонь, ветер, небесная вода, земля под рельсами: четыре стихии. Фонарные столбы. Четвероногие опоры линий электропередачи.
Глупая собака Луша и рыжий Клен Комаров, верный друг.
Алей встал, не открывая глаз, и коротко втянул воздух легкими.
Исчезли сияние, свежесть и воля, утих шум вечной листвы, истаяло дыхание речных вод. Алей Обережь вновь был у себя дома, в закопченных стенах кухоньки, он стоял над кастрюлей готовых пельменей, и только зеленая растрепанная ветка стучала в оконное стекло, напоминая… «Хорошо-то как! – подумал Алей, выключая огонь в конфорке, и вслух рассмеялся, чтобы не угасло бьющееся в сердце эхо счастья: – Хорошо!» Казалось, ничего на свете нет прекраснее Реки Имен; Алей понимал, что Море должно быть еще прекраснее, но не мог в это поверить. «Как хорошо, что я поисковик, – сказал он себе. – Как хорошо, что я лайфхакер. Как хорошо… а, да черт с ним, как же хорошо, что папа все это затеял! Я же мог никогда, никогда всего этого не увидеть. На свете столько людей, которые никогда не смогут увидеть Реку. Это… обидно и грустно. Каким был бы мир, если бы все могли увидеть…»
– Все могут, – сказал чей-то скрипучий голос прямо из воздуха; Алей подпрыгнул от неожиданности и выронил половник. – Просто не все хотят.
– Вася?!
– Кто подписывался на голоса? – невидимый админ явственно ухмыльнулся.
– Вася, ты не вовремя, – выдохнул Алей, подбирая половник.
