засиживался. Либо выезжал с гайдуками на кордонную линию, либо совершал обходы строящихся объектов в крепости. И на этот раз Захарий Алексеевич старался подольше задержаться на людях. Уловив его настроение, кто?то из васюринцев вытер рукавом низкую подмость и подал, как сиденье, Чепеге:
— Батько кошевой, поговорите с нами про войсковые новости.
Атаман принял приглашение, уселся поудобнее.
— Так что вас интересует больше всего? — спросил он.
— Да хотя бы то, как переселенцы жизнь на новом месте налаживают.
Чепега достал кисет, заправил трубку табаком и, раскурив ее, не без сарказма сказал:
— Налаживают, хай ему грец. Много чего без спроса делают.
У Федора Дикуна выдержки не хватило, своим вопросом подтолкнул атамана на откровенность:
— Что вы имеете в виду, батько кошевой?
Захарий Алексеевич пристально вперил глаза в молодого васюринца:
— Ну, Дикун, ты и нетерпеливый. Скажу. Не перебивай. Не встревай поперек слов старших.
— Виноват, учту, — стушевался Федор.
Как поделился атаман со строителями, не все казаки хотят быть под ружьем, за себя наймитов выставляют. Хозяева — застройщики без разрешения лес вырубают и возят к себе на хутора, а его для войсковых нужд не хватает. Пришлось цидулю писать на запрет самовольной порубки.
В разговоре с казаками кошевой сообщил, что из Кавказского наместничества в Ейское укрепление приезжал
депутат Томашевский, от Екатеринославского — землемер Чуйков, от войска Донского — подполковник Газов. У них имелось предписание на пограничное межевание земель на ейском стыке. Войско же из Симферополя никаких указаний не получило.
— С дня на день, — сказал Чепега, — ждем инструкций. Нам самим хочется поскорее заняться межеванием по окраинам и внутри наших земель.
В бурное лето 1793 года из разных источников Федор Дикун получил немало других сведений об освоении таманских и кубанских просторов, драматических перипетиях из жизни переселенцев, правде и кривде в отношениях между беднейшими, зажиточными и богатыми слоями черноморского казачества. Полюса их неравенства высвечивались, как на лакмусовой бумажке. А вместе с тем общая ответственность за исполнение государственной службы, единая судьба перед лицом внешней опасно- 'сти оживляли иллюзии возрождения давних запорожских традиций. Частенько слышал Федор бодрые прогнозы:
— Создадим Черноморскую Сечь и всем казакам станет она родной матерью.
Продолжала утрясаться, но так и не прояснилась ситуация с аулом адыгейского князя Батыр — Гирея. В Карасунском Куте в его владении насчитывалось полтора десятка хат примерно с сотней обитателей. Приверженец России просился перейти в ее подданство, а атаман Черномории не мог позволить ему это сделать. И рад бы был, да османы опротестуют его действия со ссылкой на Ясский мирный договор.
Однажды Дикун стал свидетелем, как разъяснял князю обстановку Семен Гулик:
— Не только наш батько кошевой, а даже сама императрица Екатерина вторая не в состоянии единолично позволить вам выйти из?под власти Порты. А просить у нее разрешения бесполезно.
— Но как же мне тогда быть? — с горечью произнес Батыр — Г ирей.
Гулик развел руками:
— Не знаю.
— Тогда я сам отправлюсь в Санкт — Петербург и буду там ходатайствовать лично.
Дикуну было жаль искреннего и хорошего человека, которого он вместе с Никифором Чечиком случайно встре — тил в первый же день прибытия в Карасунский Кут. Двух месяцев не прошло, а от новых забот и волнений у Батыр- Гирея на лице прибавилось морщин да виски как?то сильнее засеребрились. «Вот ведь как устроено в жизни, — размышлял Дикун, — даже желаниям князей предел обозначен. А что уж говорить о нас, простых смертных».
Землянка для канцелярии вскоре заняла свое место на отведенной под крепость обширной площади, покато спускавшейся к отмелям реки Кубани. В примерно равных интервалах друг от друга разместилось несколько землянок — казарм, сооруженных куренными товариствами — Пашковским, Корсунским, Дядьковским, Медведовским и другими. Среди них Васюринская выделялась наибольшими габаритами.
С наступлением июльской, отчаянно жаркой поры, в лиманах и заливах дельты Кубани, Черного и Азовского морей ускорилось образование соляных отложений. От Чепеги на места полетело распоряжение: организовать добычу соли, создать ее запасы для войска и для обмена с горцами на недостающие товары. Тут?то и пришлось Федору Дикуну на время расстаться со своим корешем Никифором Чечиком: последнего отсылали в распоряжение соляного атамана. С отбывающей командой сиромах хотел отправиться в новые места и Дикун, но его не пустили:
— Поплотничаешь еще в крепости.
И Федор стучал топором долго: все лето и осень, зиму и весну, и снова по тому же кругу. За это время многое переделал: мастерил Екатеринодарский меновой двор, самую первую войсковую церковь Святой Троицы посреди крепостной площади. Перед его глазами сотворялось немало памятных поступков и действий. В Ейском укреплении, наконец, собрались землеустроители и начали межевание границы Черномории, старшины и казаки получили разрешение на добычу нефти в Фанагории при строгом запрете на этот промысел всем иным лицам, им же широко объявлялась воля на рыбную ловлю, торговлю горячим вином и другие привилегии, почти текстуально списываемые с указов Екатерины II о дарованных благах бывшим запорожцам. Только далеко не каждый оказывался в состоянии воспользоваться ими. Организационный и хозяйственный механизм войска заработал много интенсивнее, когда на Тамань прибыл с одной из самых последних и многочисленных партий переселенцев войсковой судья
Антон Головатый. А подоспел он в самую макушку лета — в середине июля 1793 года.
Возвратившийся с Тамани после сбора соли Никифор Чечик о том довольно приметном событии рассказывал Федору Дикуну:
— У войскового судьи прямо?таки привычка к торжественным встречам выработалась. На Тамани ему был устроен такой же пышный прием, как в Слободзее после поездки в Санкт — Петербург.
— Тут он и Чепегу затмил, — выразил солидарность Федор.
— Точно, — продолжал повествовать Чечик. — Когда он въезжал на расписном фаэтоне в Фанагорию, пушкари из гармат сделали 431 выстрел, ну и из ружей велась порядочная пальба.
Из того лета и осени 1793 года Дикун и Чечик запомнили сведения очевидцев о принятии Головатым руководства строительством гавани для гребной флотилии в заливе Кизилташ, а точнее в его ответвлении — в Бугазе, последующей сдаче флотского дела полковнику Кулику. В промежутке между этими событиями Головатый успел повидаться с командующим русскими войсками в Новороссии полководцем А. В. Суворовым, который специально пересек Керченский пролив, чтобы навестить одного из боевых сподвижников по баталиям под Очаковом, Бе- резанью, Измаилом и другими турецкими крепостями.
С прибытием на Тамань Головатого поздравил депешей кошевой Чепега, о чем Федору поведал тот же Никифор Чечик:
— Нам говорили, — посвящал он друга в войсковые новости, — как обращался батько Хорько к Антону: поздравляю, мол, с прибытием на Тамань вместе со всей своей фамилией, я, дескать, здесь, в Карасунском Куте, уже сыскал место и приступил к закладке войскового града, который по желанию товариства получит название — Екатеринодар.
На Тамани Антон Андреевич водворился, прямо сказать, в роли удельного князька. При нем работала своя канцелярия, он не отпускал от себя Котляревского, его полномочия ничуть не уступали чепеговским. Посланный им из Слободзеи полковник Иван Юзбаши для сопровождения его сыновей Александра и Андрея в Санкт — Петер- бург и определения их там на учебу по благоволению высоких сановников пожаловал на Тамань вслед за своим
патроном, без промедления доложил судье о выполнении поручения. Исполнительность Юзбаши была вознаграждена: Головатый единолично назначил его городничим Тамани, остававшейся основным центром притяжения переселенцев. Выдвиженец принял от полковника Константина Кордовского и полкового есаула Андрея Чистохвата знамена, перначи, печать и другие войсковые клейноды, делопроизводство, транспортные средства, волов, упряжных и верховых лошадей. Он стал круто и самодурно завинчивать гайки в Фанагории, притеснять людей. Известия о том доходили и до Карасунского
