товарищества утаивалось, какие инструкции давались офицерам на предмет строжайшего хранения пакетов, врученных им в Екатери- нодаре. От сопровождающих начальство требовало, чтобы они упрятали их надежно, чтобы исключалась всякая возможность их прочтения казаками. Пусть думают, что содержание писем в засургученных пакетах то самое, как это было искусно подано Мигриным на войсковом сборе.
Под начальственным прессингом проводы делегации состоялись поспешно, 12 августа, на второй день после бурного собрания казаков, без обычного церемониала — церковного богослужения, колокольного звона, пушечной и ружейной стрельбы. Но все?таки у запряженных восьми троек лошадей, кои были поданы отъезжающим, собралось немало единомышленников казачьих посланцев. На крепостной площади слышались их напутствия и пожелания:
— Докладывайте царю — батюшке все как есть про наши обиды, просите его заступничества.
Федор Дикун, стоя, со второго фаэтона, несколько раз заверил казаков:
— Ваш наказ выполним. Ждите нашего возвращения.
К благоразумию и терпению призывал Осип
Шмалько:
— Не впадайте в уныние. Наше дело — справедливое.
Пугь предстоял не менее длинный, чем тот, который
только что совершили «персияне» с берегов Каспия. Сначала до Москвы, от нее — до северной столицы, Санкт- Петербурга. Ехавший впереди с пузыревским уполномоченным офицером войсковой писарь, капитан Мигрин на удивление казаков был с ними на редкость предупредителен, на всех остановках старался получше разместить для отдыха, заказывал в трактирах хорошую пищу, не скупясь на расходы.
Не догадывались казаки, какая, внешне незаметная, буря бушевала в душе 27–летнего писаря. По какой причине он так заискивал перед ними. Дворянский сынок из Полтавской губернии, по легкомыслию оказавшийся в бегах от родителей, он в 1791 году случайно попался на глаза командиру пешей черноморской команды Антону Головатому, был им обласкан и пригрет, зачислен казаком в Васюринский курень. Ну а потом служба письмоводителем при самом' кошевом атамане Захарии Чепеге, старшинский казачий чин и армейский чин капитана.
Ни одного дня — в строевой сотне, а все бумага, писанина, угождение начальству… И теперь при Котляревском играл он заметную канцелярскую роль. Помогал сочинять атаману пасквиль царю на казаков, боясь теперь, как бы они не разоблачили его подлинное лицо оборотня и не свели с ним счеты. Оттого он дрожал, как трусливый заяц, и лебезил перед ними.
Маршрут держали в направлении Кущевского куреня, оттуда предстояло двигаться на Ростов — Дмитриевский. Летняя жара еще не спадала, и путники в дневные часы испытывали немалую жажду и желание охладиться в ка- кой?нибудь степной речке или озерце. Возле некоторых из них останавливались, распрягали лошадей, делали привал: купались, но поближе к селениям, кордонным постам. Молчаливый полковничий адъютант предупреждал:
— От опасностей подальше. Чтобы не налететь на ка- кую?нибудь разбойную шайку.
На это ему во время отдыха у реки Челбас Федор Дикун сказал:
— Мы и сами не намерены рисковать. Не имеем права.
— А при чем здесь право? — нарушив свою замкнутость, спросил офицер.
— При том, — объяснил вожак голоты, — что громада — великий человек. Она нам доверила свою судьбу, с ней к императору пойдем. Оттого нам нельзя загинуть в пути.
На пятый день гужевой делегатский поезд, пыля по дороге, въехал в степной курень Кущевский, разместившийся в треугольном пространстве при слиянии рек Ка- валерки и Куго — Еи в одну судоходную реку Ею. По берегам рек густой стеной колыхались камыши и рогоз, в небе вились стаи птиц, степь благоухала настоем разнотравья. Курень обживался, здесь было уже более ста хат, насе
ленных коренными кущевцами, выходцами из Запорожской Сечи. В лучшую пору жители куреня гордились тем, что к их куренному товариществу были приписаны Антон Головатый и князь Григорий Потемкин — Таврический под именем казака Нечесы. При случае и сейчас они могли напомнить о близости к тем уже усопшим батькам…
Весть о приближении к куреню представителей делегации черноморцев, направляющейся в Санкт — Петербург к самому императору Павлу I, подняла на ноги всех его жителей, от мала до велика. С самой окраины за подводами делегатов увязалась ватага казачат, вихрастых и загорелых, шумно оглашавших селение своими звонкими голосами:
— До царя едут! Послы к царю!
Посередине селения столь же невзрачная, как и остальные строения, стояла хата под камышом с узким навесом над дверью у входа. Это было куренное правление. Перед ним на улице толпился народ. Федор Дикун и остальные его собратья не сразу взяли в толк, по поводу чего отвлеклись люди от своих домашних хлопот и собрались в таком множестве. Неопределенность разъяснилась как только поездная кавалькада поравнялась с правлением и сделала остановку. Оказалось, вот этого момента и ожидали кущевцы.
К спешившимся поезжанам приблизился сухощавый, средних лет, казак с редкой сединой на висках, которой слегка были тронуты и его аккуратно подстриженные усы и бородка. На сильных загорелых руках кущевец, держал каравай искусной домашней выпечки с водруженной на нем солонкой. Приветливо улыбаясь, он произнес:
— Мы уже знаем, что вы — черноморская делегация. Добро пожаловать в наш курень. Этим хлебом и солью наше товарищество благословляет вас на дальнейший святой подвиг за дело бедного казачества и всей сиромы.
Из толпы послышались одобрительные восклицания в поддержку слов, сказанных казаком:
— Правильно, Прокофий, такая у всех нас думка.
Ничего не ведавшие о подобной встрече делегаты поначалу несколько даже стушевались. Как в рот воды набрал, помалкивал сопровождавший их офицер — пузыревец. Да и писарь Мигрин держался незаметно. Кто?то из делегатов сориентировал кущевца, державшего хлеб — соль:
— Вот ему, Дикуну, вручайте.
Приветствующий сделал поворот к Федору, а тот выступил вперед и принял дорогой подарок. Дикун бережно отломил кусочек каравая, обмакнул в соль и на виду хозяев отведал хлебное печево. Передавая каравай Осипу Шмалько для всей своей делегации, сказал:
— Уважьте, хлопцы, громаду и все попробуйте хлеб.
Поднявшись на подводу, окруженный всеобщим вниманием, Дикун выступил перед кущевцами взволнованно и страстно:
— Спасибо вам, громодяне, за любовь и ласку. По правде сказать, мы и не предполагали ни о какой такой встрече. Теперь же еще раз убеждаемся, что не напрасно несем свой тяжкий крест и наша борьба за справедливость в Черноморском войске находит понимание и поддержку среди таких, как вы, тружеников.
Главный представитель делегации на секунду умолк, какая?то тревожная мысль обеспокоила его, и это поняли многие слушатели. После этой паузы Дикун заявил:
— Будем уповать и надеяться на всевеликую милость Божью, на верховную власть российского монарха. Да сбудутся наши и ваши надежды и чаяния.
Селяне устроили гостям хороший обед и отдых. И уже тогда Федор Дикун ближе познакомился с человеком, так искренне и сердечно вручавшим ему хлеб — соль. Тот назвался:
— Меня зовут Прокофий, по фамилии Самарский. Казак. Не то чтобы неимущий, но и купоны не стригущий. Кое?как концы с концами свожу, а настоящего достатка в семье нет.
К их разговору прислушивались многие сидящие за столом — хозяева и гости. И те, и другие с интересом восприняли диалог между Дикуном и Самарским при уточнении следующего обстоятельства. Федор спросил:
— А Иван Самарский из Величковского куреня кем вам доводится?
— Двоюродным братом.
— Справедливый казак. От начала и до конца в Екате- ринодаре за наше прошение стоял.
— Он и сейчас за него горою стоит.
