не могу дождаться. Я словно готовлюсь к чему-то большему, чем есть сейчас… Но больше уже некуда… Мне очень хочется просто спрятаться куда-нибудь одному. Или хотя бы почувствовать, что у меня есть друзья.
Гарри говорил неторопливо и не следил за словами - просто озвучивал мысли и ощущения; Снейп, как повелось, слушал внимательно и не перебивал - и Гарри уже полностью воспринимал Снейпа как наблюдательного мудрого собеседника, словно профессора зельеварения никогда не существовало, или он существовал не в этой жизни…
- Завтра на церемонии будет мисс Грейнджер.
- Будет.
Гарри кивнул и уставился в окно.
Какое-то время оба молчли.
- Гарри… - голос Снейпа был непривычно мягким, Гарри повернулся к собеседнику. - Если уж вам так хочется ждать, ждите. Только не упустите того, что ждете. Это может оказаться ближе, чем вы думаете. Не смотрите на меня так, я всего лишь портрет, хоть мне и приятна ваша влюбленность… Гарри, Северус Снейп был шпионом по меньшей мере пять лет. Закройте рот.
Снейп улыбнулся - Гарри автоматически улыбнулся в ответ.
- Мне, как ни странно, было приятно с вами общаться. Но я - всего лишь Чары на рисунке. Не грустите, Поттер! Лучше безумствуйте. А теперь прошу меня простить, но я покину вас. Думаю, Минерва тоже сейчас у себя в кабинете.
Снейп поднялся с земли.
- Прощайте, Гарри.
Снейп, не дождавшись ответного прощания, эффектно развернулся на своих невысоких каблуках и быстро пошел прочь вдоль ряда бездушных и вечных деревьев. Мантия огромной черной пеленой развевалась в такт шагам. В какой-то момент Снейп просто исчез посередине дороги.
Гарри пустым взглядом смотрел на картину. Что, интересно, только что случилось?
Не видя ни одного достойного ответа, по-прежнему не решаясь прикоснуться к картине, Гарри смотрел на вальяжных лебедей и волны на воде. Один лебедь был черным.
А за окном начался дождь. Магический, придуманный сотрудниками Отдела магического хозяйства, но Гарри отчего-то был уверен, что там, вверху, где стои?т красная телефонная будка, там - тоже идет долгожданный дождь…
И дождь шел. Понемногу, постепенно дождь заявлял свои права и наконец вырос в ливень, сросшийся с ночью, с ее усыпляющей магией - и усыпил мир колдовской дробью капель. Дождь шел и шел - и все больше утверждал свою власть в суетной земной обители; дождь грохотал струями по асфальту и крышам и, сросшись в единый поток, словно разверзлись хляби небесные, падал на землю, без жестокости, без пощады и без справедливости; и все былое стиралось, смывалось, растворялось в бушующем между небом и землей море; все важное и неважное исчезало на фоне абсолютного и языческого очищения великой водной матери мира и ее всеосвобождающих молний, извечно бывших и извечно пребудущих, и извечно гласящих о безграничном могуществе мира; дождь властвовал бытием и оканчивал его, предвещая новый день и новый мир, и новое каждому, кто дождется восхода солнца…
* Вот и кончилась первая часть.
2 часть.
Степь
Он скучал по воде. Не то, чтобы вода была ему нужна. Здесь - нет. Здесь, по большому счету, не было нужно ничего. Но воды не хватало взгляду. Не хватало рукам. В первую очередь - взгляду.
Он любил воду. Огромные массы воды в озерах. Рябь на воде. Волны. И поэтому любил огонь. Огонь напоминал воду. Он когда-то часами мог смотреть на разожженный камин. Немногие понимали, что там, в огне, можно увидеть воду.
* * *
Он провел рукой по сухому выбеленному песку, перемешанному с чем-то вроде известняка. Даже если закрыть глаза, не получится представить, что это вода.
Наверху и где-то позади него было солнце. Большое, но бесполезное, тусклое солнце, никогда не меняющее своего положения.
И огромная степь кругом.
Он, в общем-то, не знал, было ли место степью. Он так назвал его - «Степь». Потому что кроме белесого песка, блеклых облаков, камней, жесткой травы и солнца здесь не было ничего. Как далеко не иди.
Сначала он называл это место Лимбом. Но здесь не было ни Харона, ни Миноса. И Стикса не было.
И место стало Степью.
В конце концов, он просто лежал, зачерпывая руками крупный сухой песок. Если бы здесь можно было дышать, он бы кашлял.
Если бы здесь можно было закрыть глаза… он закрывал. Но все равно видел небо. Или небо настолько въелось сознание, или было там всегда.
Хотя, здесь было странное небо.
Далеко, немногим ниже облаков, в небе сверкали серо-голубые щиты и копья. Он знал, что может с легкостью взять их в руки, но не брал.
Иногда копья налетали друг на друга, сталкивались, пытались атаковать - и он наблюдал за этой смертельной игрой. Но через какое-то
Иногда он видел, как, подобно дракону, вылупляющемуся из яйца, быстро, методично и обреченно растут холмы. И тут же крошатся, развеиваются, выравниваются… Иногда мимо медленно, словно сквозь густое зелье, проплывали падающие камни. И он смотрел и смотрел за камнями, которые, достигнув земли, исходили трещинами, раскалывались, разлетались - словно в невесомости. Осколки лениво взлетали вверх и дюйм за дюймом падали, чтобы, ударившись о землю, взмыть в невесомость.
Иногда на камнях были высечены какие-то таинственные знаки. Он мог бы их прочесть - он знал их все - но предпочитал, чтобы символы оставались загадкой.
Иногда такими символами были испещрены целые горы. Он несколько раз пытался карабкаться по горам вверх - но срывался. Однажды его пальцы достали до вершины - и гора начала рушиться, колоться, и исчезла.
Он не испугался: он помнил, что творилось в этом месте, как только он сюда попал. Собственно, здесь именно что
Теперь, когда трескались и осыпались горы, около которых он останавливался, он просто отходил. Гора могла стоять, сколько угодно - но стоило начать смотреть только на нее, как она давала трещину. Иногда он специально смотрел на горы.
Однажды он попробовал снять мантию. Какое-то время он держал ее в руках, затем бросил на песок. А когда он обернулся, мантии уже не было.
С тех пор он ходил только в рубашке и брюках. Которые никогда не пачкались. Которые не мялись. В которых никогда не было жарко или холодно.
Иногда он думал, что будет, если зарыться в песок. Он попробовал выкопать глубокую яму, но, сколько ни рыл, рука погружалась туда только до середины предплечья. Он бросил бесполезное занятие. Вскоре ямы не стало.
