святых.
[
У него не просто было мистическое представление о дружбе, он питал к ней мистическое чувство, имел немыслимо глубокий опыт дружбы, испытание, опыт, мистическое знакомство. У него была та мистическая привязанность к верности, которая лежит в самом сердце дружбы. Он мистически упражнялся в этой верности, которая лежит в самом сердце дружбы. Так рождалась между ним и нами та дружба, та верность навеки, та дружба, которой никакой смерти не разорвать, дружба совершенно взаимная, совершенно обоюдная, совершенно совершенная, питаемая разочарованием во всех других дружбах, искушенностью во всех неверностях.
Та дружба, которую не разорвет никакая смерть.
Он обладал той верностью самому себе, которая есть, пожалуй, главное. Многие могут вас предать. Но это много, это уже много — не предавать самих себя. Множество политик может предать, пожрать, поглотить множество мистик. Это много, если мистика не предает саму себя.
Свобода была у него в коже, в мозгу костей и в крови, в позвонках. Отнюдь, вовсе не интеллектуальная и идеологическая свобода, свобода книжная, свобода готовая, свобода с полки. Свобода списочная. Но свобода изначальная, свобода совершенно органическая и живая. Я никогда не видел, чтобы человек до такой степени, до такой степени убежденности, верил, сознавал до такой степени, что сознание человека абсолютно, непобедимо, вечно, свободно, что оно победоносно, вечно, торжествующе противостоит всей мощи мира.
[
Быть в другом месте — большой порок этого племени, великая тайная добродетель; великое призвание этого народа. Пятьдесят веков истории не пересадили их на железную дорогу, которая не была бы караваном, как пятьдесят веков назад. Всякий переход для них — это переход через пустыню. Самые удобные дома, самые благоустроенные, из камней, огромных как колонны храма, самые неподвижные, самые недвижимые дома, самые толстостенные строения для них всего лишь шатер в пустыне. Гранит заменил собою полотняный шатер. Что им эти камни, огромные, как колонны храма. Они по-прежнему верхом на верблюдах. Удивительный народ. Сколько раз я об этом думал. Для них самые недвижимые дома всегда будут всего лишь шатрами.
[
Справедливость и Истина, которые мы так любили, которым отдали все, нашу молодость, все, которым мы отдали себя целиком во все время нашей молодости, не были истиной и справедливостью из идеи, мертвой справедливостью и мертвой истиной, они не были справедливостью и истиной из книг и с полок, они не были справедливостью и истиной концептуальными, интеллектуальными, они были не справедливостью и истиной интеллектуальной партии, но органическими, христианскими, вовсе не современными, они были вечными, а не только временными, они были живыми Справедливостью и Истиной. И из всей совокупности чувств, которые двигали нами в этом трепете, в этой необыкновенной лихорадке, сегодня мы можем признаться, что из всех страстей, которые двигали нами в этом жару и кипении, в этом брожении и переливании через край, одна добродетель была в сердце, и это была добродетель любви. Я не хочу сейчас возвращаться к старому спору, ушедшему в историю, но в наших врагах, у наших врагов, у наших тогдашних противников, ушедших в историю, как и мы, ставших историей, я вижу много разумности, и даже много прозорливости, много проницательности; что больше всего меня поражает, так это определенно определенный недостаток любви. Я не хочу вторгаться в то, что относится к конфессиям. Но бесспорно, что даже во всем нашем социализме было бесконечно больше христианства, чем во всей церкви Мадлен вместе с Сен-Пьер де Шайо, и Сен-Филипп дю Руль, и Сент-Оноре д’Эйлау. Он был, по существу, религией земной бедности. Следовательно, несомненно, он был религией, наименее чествуемой в наше время. Безгранично, бесконечно наименее отправляемой. Мы были отмечены ею так глубоко, так неизгладимо, носили на себе такой ее отпечаток, такой глубокий знак, такой неистребимый, что мы останемся с этой отметиной на всю нашу временную жизнь, и на другую тоже. Наш социализм никогда не был ни парламентским социализмом, ни социализмом богатого прихода. Наше христианство никогда не будет ни парламентским христианством, ни христианством богатого прихода. Мы получили с тех пор такое призвание к бедности, даже к нищете, такое глубокое, такое внутреннее, и в то же время такое историческое, так связанное с событиями, так переплетенное с событиями, что мы с тех пор так и не смогли от него избавиться, и я начинаю подозревать, что мы так и не сможем от него избавиться никогда.
Это своего рода призвание.
Предназначение.
[
Мы думали тогда, мы думаем по-прежнему, но пятнадцать лет назад все думали как мы, думали вместе с нами, или притворялись, что думали вместе с нами, по этому поводу, по этому вопросу не было и тени сомнений, и тени разногласий. Было совершенно очевидно, что первыми начали буржуа и капиталисты. Я хочу сказать, что буржуа и капиталисты перестали исполнять свои социальные обязанности до того, как рабочие перестали исполнять свои, и задолго до того. Нет никаких сомнений, что саботаж сверху намного предшествует саботажу снизу, что саботаж буржуазный и капиталистический предшествует, и намного, саботажу рабочему; что буржуа и капиталисты разлюбили труд буржуа и капиталистов задолго до того, как рабочие разлюбили труд рабочих. Именно в таком порядке, начиная с буржуа и капиталистов, произошло то всеобщее охлаждение к труду, которое есть самый глубокий изъян, центральный изъян современного мира. Таково общее положение современного мира, речь шла вовсе не о том, как придумали наши политики- синдикалисты, чтобы придумать, прибавить рабочий беспорядок к беспорядку буржуазному, рабочий саботаж к саботажу буржуазному и капиталистическому. Речь шла о противоположном, наш социализм по сути и, более того, официально был общей теорией, доктриной, общей методологией, философией организации и реорганизации груда, восстановления труда.
Наш социализм был и был не больше не меньше, как религией земного спасения. Он и сегодня не больше не меньше, как такая религия. Мы искали не больше не меньше, как земного спасения человечества через очищение рабочего мира, через очищение труда и мира труда, через восстановление труда и
